М. ПЕШКОВА: Своими воспоминаниями о семье, о Майе Плисецкой поделился приехавший на 90-летие брат Майи Михайловны, артист балета, работавший с крупнейшими балетмейстерами века Морисом Бежаром, Роланом Пети, Азарий Плисецкий.
АЗАРИЙ ПЛИСЕЦКИЙ: Родился в Москве, на Арбате…
М. ПЕШКОВА: У Грауэрмана?
А. ПЛИСЕЦКИЙ: Роддом этот. Да. Вот я оттуда вышел в свет. Но совсем недолго пробыл на свободе, и когда мне исполнилось 8 месяцев, уже мать арестовали после ареста отца. И мы с мамой попали сначала в Бутырку, в эту башню круглую, и пробыв там около месяца, мы отправились в длительное путешествие в товарняке в сторону Караганды.
М. ПЕШКОВА: Это тот знаменитый женский лагерь?
А. ПЛИСЕЦКИЙ: Он только открылся тогда. Это лагерь с чудным названием «АЛЖИР» — Акмолинский лагерь жён изменников Родины. Мы были одними из первых поселенцев этого лагеря. Это недалеко от Астаны, примерно 50 километров грунтовой дороги. Мне довелось там побывать более полувека спустя, когда открывали там мемориал. Так что я воочию видел это место, где был лагерь, эта точка. И там я научился ходить. Когда меня спрашивали: «Сидел ли там?», — я говорил, что: «Я там не сидел, я там лежал». Но ходить научился в этом лагере. И вскоре благодаря стараниям нашей тети, Суламифи Михайловне Мессерер, она сестра мамы, которая взяла на себя смелость пойти обивать пороги влиятельных людей, у начальства, добилась аудиенции у высокопоставленного, по-моему, это был Меркулов, — я не помню кто, — который дал разрешение на выпуск мамы из лагеря с переводом на поселение. И вот когда мне было уже более двух лет нас выпустили из лагеря, и мы попали в Чимкент, где под гласный надзор в комендатуре мама должна была отмечаться, но это уже было не заключение, а поселение, конечно. И с этого момента я себя помню довольно отчетливо.
М. ПЕШКОВА: Это сколько тогда Вам было?
А. ПЛИСЕЦКИЙ: Только чуть более двух лет. Да, это был уже 39-й год, этот городок я помню, то есть, не городок, а то место где мы жили. Эти высокие тополя, арык глиняный, сарай, в который нас поселили, и маму постоянно плачущую. Это опять, со слов мамы, я ее утешал, говорил: «Не плачь, домой поедем», — это с ее слов, наверное, было. Вот там мы провели до 41-го года. В 41-ом году закрыли дело тоже опять же стараниями тети и дяди, Асафа и Суламифи, и нам разрешили вернуться в Москву. И мы вернулись в Москву буквально за три месяца до начала войны. Тоже это возвращение сюда в Москву я помню. Это огромный город, который на меня произвел такое впечатление, автомобили и здесь вот мы жили прямо за Большим театром. Так что с Большим театром связана вся моя жизнь.
М. ПЕШКОВА: Майя Михайловна тогда уже была большая?
А. ПЛИСЕЦКИЙ: Майя Михайловна — да. Ей было уже 12–13 лет. То есть, она уже училась. Кстати, она приезжала в Чимкент знакомиться со своим братиком, которого она, конечно, не видела уже столько лет. И ее привез Аминодав Александр Михайлович. Ей было 13 лет, конечно, ей одной было тяжело такое длительное путешествие. Тогда поезд шел больше недели туда, в Астану. Но приезд Майи я отлично помню. И это была такая радость мамы, которая и мне передалась. Ну, и потом я помню себя танцующим на кровати в длинной рубашке до пола и хлопающим в ладоши, Майю, которая учила меня лезгинку танцевать, я прыгал на кровати. Почему-то запомнилось это, что у Майи был такой восторг, что я там что-то исполнял в этой длинной ночной рубашке.
М. ПЕШКОВА: Почему взяли отца? Кем он был?
А. ПЛИСЕЦКИЙ: Он был начальником «Арктикугля», последнее время он работал на Шпицбергене как начальник рудников и по совместительству генеральный консул в Баренцбурге на Шпицбергене. И Майя, Александр, и мама были с ним там две зимовки. Кстати, у Майи там были первые опыты сценические. Она там участвовала в спектакле «Русалка», маленькая. Александр тоже вспоминал очень Шпицберген, вспоминал гидросамолет с пилотом Бабушкиным, который там вылетал на ледовую разведку. Все эти рассказы меня так увлекали, что когда мне представилась возможность поехать на Шпицберген, — это было года 4 назад, — я полетел туда, чтобы воочию увидеть и эти рудники, и этот Гринфьорд и Айсфьорд, про которые я столько слышал и читал. Отец был там какое-то время, пока на него не поступил донос. А почему этот донос, я не помню. Ну, тогда слово «почему» почти не существовало. Практически любой мог попасть под репрессии. Ну, по-моему, мама мне что-то похожее рассказывала, что он кого-то взял на работу, какого-то человека, которого он хотел спасти, увезя на Шпицберген в Ледовитый океан, вдали от репрессий, но и там его достали, и замели. И когда вызвали отца обратно на материк, и он проработал какое-то время в «Арктикугле», будучи начальником, его тоже арестовали и наплели ему какие-то… Ну, судя по этим допросам, к которым мы получили доступ уже потом, ему наплели совершенно неимоверную чушь и германский шпион, и троцкист, и что угодно. Во всяком случае, его долго довольно пытали, добиваясь признаний каких-то. И очевидно, заключительным аккордом этих допросов было разрешение Ярцева, следователя, позвонить домой, чтобы узнать, кто у него родился, потому что меня он не видел, мама была беременная. А когда раздался этот звонок… Опять же я все это вам пересказываю со слов матери. Раздался звонок, какой-то голос сказал: «Никаких вопросов не задавать, ответьте только, кто родился». Мама растерянно сказала: «Сын». Бам! И разговор был закончен. И очевидно цена этого разговора была то, что отец подписал признание. Суд был короткий — 15 минут, и тут же в коридоре расстрел. Это было 8 января 38-го года. Ну, вот после этого был лагерь, ссылка и возвращение в Москву, 41 год, когда я уже могу рассказывать с моих слов, а не со слов матери.
М. ПЕШКОВА: О семье вспоминает брат Майи Плисецкой, Азарий Михайлович, артист балета, работавший с крупнейшими балетмейстерами века Морисом Бежаром, Роланом Пети, на «Эхе Москвы» в «Непрошедшем времени» у Майи Пешковой. Когда вы приехали, где вы поселились с мамой?
А. ПЛИСЕЦКИЙ: Как раз за Большим театром, где сейчас этот дом Хомякова знаменитый. А там мы прожили очень долго. Это опять же был героизм тети, которая нас приютила, которая жила в коммуналке сама. Там была коммунальная квартира. Было 6 или 8 комнат, 27 жильцов, ну, общая уборная, общая кухня, которую я помню. Длинный коридор, в котором я научился даже ездить на велосипеде, настолько он был длинный. Сразу за Большим театром, буквально в 20-ти метрах, между Большим театром. И это назывался Щепкинский проезд тогда, потом он стал Копьевский проезд, а сейчас он, по-моему, вообще без названия. Это старинный дом, он принадлежал и ЦУМу какое-то время. Потом там было общежитие Большого театра. Вот там мы прожили довольно долгое время.
М. ПЕШКОВА: Это в коммунальной квартире, буквально в одной комнате все жили или как?
А. ПЛИСЕЦКИЙ: У нас было две комнаты: большая комната была у Суламифи Михайловны и рядом, вот чуть-чуть больше этой, по-моему, там 10 квадратных метров было, мы жили с мамой и с Аликом. И Майя была одно время с нами. Потом, когда освободилась квартира Файера Юрия Федоровича, она переехала туда. Юрий Федорович Файер, дирижер Большого театра, который долгое время дирижировал всеми балетами, всем репертуаром балетным Большого театра, и он был нашим соседом. Для меня это была очень интересная личность, поскольку вокруг него всегда толпились массы людей интересных: и Глиэр, и Асафьев, который, кстати, жил в том же доме, и такой для меня был светоч Александр Сергеевич Яковлев, изобретатель самолетов, который приезжал к нему в гости, и я с благоговением смотрел не него, потому что я всегда увлекался авиамоделизмом и самолетами. Мне все это очень нравилось. Когда-то я даже как-то осмелился ему сказать об этом увлечении, и он сделал мне царский подарок, он мне привез маленький бензиновый моторчик для авиамоделей, который я заводил дома, к ужасу всех соседей. Ну, это интересный был период в этом Щепкинском проезде, общение с Большим театром, общение с людьми, в нашей квартире жили и пианисты, и певцы, и конечно артисты балета. Петр Андреевич Гусев жил в этой же коммунальной квартире. Все время пересекались, встречались, ссорились редко. Когда я слишком громко топал, пробегая по этому коридору, Петр Андреевич Гусев выбегал, хватал меня и шлепал. Это я помню, маленький был. Потом он стал директором хореографического училища, когда я там учился, уже, конечно, мне не припоминалось всех моих подвигов.
