М. ПЕШКОВА: Я хочу вернуть вас в день ареста вашей мамы, тогда, когда вся родня собралась вокруг Большого театра и все думали, гадали, с какого подъезда выйдут дети, чтобы их предупредить, что мама арестована. Что это было?
А. ПЛИСЕЦКИЙ: К сожалению, как все в нашей жизни, все обрастает какими-то легендами вполне искажаемыми. И каждый претендует на правду, и эти правды очень сильно отличаются друг от друга. Суламифь Михайловна, она тоже много придумала, и сама поверила в то, что сама придумывала. И, наверное, самый близкий к истине был все-таки Александр Михайлович, Нодик наш.
М. ПЕШКОВА: Это ваш родной брат?
А. ПЛИСЕЦКИЙ: Нет, Аминадав — это брат мамы. Это он знал, когда, в какой момент, кто, за кем пришел, когда пришли арестовывать маму, где в это время была Майя, где была Суламифь. Во всяком случае, ареста ждали, и они знали, что будет этот арест. Единственное, что он был в два этапа: один раз пришли забирать мать, она кормила, и эта оперативница почему-то проявила мягкосердие и не забрала ее в этот раз, а потом через две недели после окрика этого Ярцева, следователя: «Почему не арестована Плисецкая?», все-таки пришли и забрали ее и меня. Ну, к этому времени уже все были готовы к аресту, и Суламифь забрала Майю, Асаф забрал Алика, а мама забрала меня на руках в Бутырку. Это было в марте. Мне уже исполнилось 8 месяцев. Но мать меня еще кормила, поскольку была кормящей матерью к ней, конечно, какое-то послабление, если это возможно, было сказать, было.
М. ПЕШКОВА: Я вот здесь хотела спросить, ведь везли буквально в вагоне для скота людей, правда?
А. ПЛИСЕЦКИЙ: Да, это тоже подробно всегда описывалось моей мамой и рассказывалось, когда ее арестовали и продержали какое-то время в Бутырке. Тоже про Бутырку она очень подробно рассказывала, про эту огромную камеру женскую для заключенных, где было много тогда детей. Посередине стояла деревянная бадья, где купали этих детей и меня в том числе. И как она рассказывала, конечно, тогда никаких памперсов не было, нужно было менять пеленки, и как эти заключенные женщины сушили пеленки на голове мокрые, негде было даже развесить, чтобы побыстрее они высыхали, чтобы можно было менять. Тогда же мама выучила эту песню, которую я записал, вспомнил. «Рано утром, на рассвете, Корпусной придёт, На поверку встанут дети, Солнышко взойдет. Проберётся лучик тонкий По стене сырой, К заключённому ребёнку, Крошке дорогой. Но светлее всё ж не станет, Мрачное жильё, Кто вернёт тебе румянец, Солнышко моё! За стеною, за замками Дни словно года… Плачут дети, плачут мамы Тоже иногда. Но выращивают смену, Закалив сердца. Ты, дитя, не верь в измену Своего отца!» И вот эта песенка из Бутырки потом сопровождала нас долго. Поэтому я… Но мама ее почему-то записала значительно позже, то есть я ее не тогда, конечно, выучил. Когда-то вот в этой соседней комнате, она проснулась и показала мне листочек, он у меня сохранился, написано: «4 утра», — она вспомнила это, записала, и это шло на мотив… (Напевает мелодию).
М. ПЕШКОВА: «Спи младенец мой прекрасный?»
А. ПЛИСЕЦКИЙ: Ну, похоже.
М. ПЕШКОВА: Да? Похожа она?
А. ПЛИСЕЦКИЙ: Похожа. Да. Ну, во всяком случае, вот эта песенка, мама ее часто мне напевала потом. И у меня сохранились письма Майи. Вот Майино письмо чудное совершенно: «Дорогая мамуся, я пишу тебе специальные письма, чтобы рассказать, что было сегодня в Большом театре. Сегодня был балет „Лебединое озеро“. Ося, — это Асаф Михайлович Мессерер, — был принц, а Ира Тихомирова — лебедь. Ося танцевал так, что всю вариацию третьего акта танцевал под аплодисменты. Из буфетов приходили служанки и говорили, что пришли только для того, чтобы на него посмотреть. ВСЕ ЭТО БЫЛО ГЕНИАЛЬНО, — крупными буквами. — Нельзя было этого написать. Если бы был Бог, то он бы не смог даже одного движения сделать как Ося. После конца толпа на улице была народу, букеты, корзины цветов. Когда он кончал вариацию в третьем акте, у них там есть в воздухе, он как ангел делал с собой что хотел. Мамуся, что это за гений?» Вот в таком стиле все письмо. Это вот в ссылку, уже в Чимкент. Гений, он гений, для этого мало сказать, написать. Прыжок у него на метр или два в вышину. Она чудно пишет, это же девочка буквально 14-ти лет. Вот у нее талант ко всему, у Майи.
Разговор к 130-летию Велимира Хлебникова
(08 НОЯБРЯ 201)
«Хлебников в степени N»
М. ПЕШКОВА: К 130-летию со дня рождения Велимира Хлебникова приурочена международная научная конференция, названная «Хлебников в степени N», которая начнется завтра в 10:30 утра в Центре авангарда при Еврейском музее и Центре толерантности, что на улице Образцова, дом 11. Накануне встретилась с ее участниками, членами оргкомитета, известным исследователем авангарда Александром Парнисом и почетным профессором Университета Олбани, США, Хенриком Бараном.
В свою очередь вопрос адресую Александру Парнису. Что вас побудило отдать творческую жизнь, чтобы изучить и продолжать изучать Хлебникова. Ни одно издание не обходится без ссылок на вас. Ни одна научная конференция не обходится без того, чтобы вы не выступали. Вы постоянно публикуетесь в различных журналах. Это все о нем. Почему Хлебников отнимает столько времени в ваших мыслях, в Ваших раздумьях и в ваших публикациях?
А. ПАРНИС: Прежде всего, ну, это, видимо, моя судьба. Или, как говорит, одна моя приятельница: «Не ты выбрал Хлебникова, а Хлебников выбрал тебя». Отчасти, может быть, она права. Так получилось, что когда я впервые столкнулся с Хлебниковым, понял, что я в нем, вернее, ничего не понимаю, меня это поразило, и я решил дойти до какой-то истины. И вот я стал изучать его. Но я придумал такой ход, может быть, неверный со стороны современных исследователей: я шел от поиска людей, знавших его лично. Есть теория одного рукопожатия. Через людей, знавших Хлебникова, которых мне удалось разыскать, я как бы общался с самим поэтом. То есть, от них я как бы перенял какую-то некую традицию подхода к Хлебникову. Это было, с одной стороны, какой-то выход из положения, потому что самому разобраться было очень трудно. Я решил искать через людей, его знавших. И действительно, я опросил или познакомился с большинством людей… с соратниками его, пересекавшимися, знавших, с исследователями. То есть фактически я знал всех крупных хлебниковедов, я знал и переписывался с ними. Это Степанов, Харджиев и американский исследователь, профессор Марков. Стал переписываться с Марковым, я стал помогать ему… В это время он готовил переиздание собрания сочинений Хлебникова. И я имел нахальство с ним переписываться и помогал ему в сборе материалов, связанных с Хлебниковым, в частности, с поиском уникальных текстов, которые печатались. Даже назвал меня редактором одного из томов.
М. ПЕШКОВА: То есть, он издал собрание, да?
А. ПАРНИС: Он издал собрание сочинений, в которое включил все изданное Хлебниковым и то новое, что я ему давал.
Х. БАРАН: Он перепечатал, он переиздал в известном немецком издательстве «Финкферлаг», он перепечатал 5-томник степановский…
А. ПАРНИС: И харджиевский тоже.
