М. ПЕШКОВА: И тут же, конечно, возникает вопрос прямо, если идти по книге, о том, как появился Эрмитаж. История этого слова. История Екатерины. Ее страсть к собирательству. Как все было, а? 250 лет — это, согласитесь, солидный возраст и в тоже время юношеский возраст. Эрмитаж чертовски молод.
М. ПИОТРОВСКИЙ: Эрмитаж молод, потому что он непонятно что. Да? У нас нет никакого декрета, чтобы его учреждали и поэтому иногда люди могут говорить: «А что это вы там празднуете?», — так и где-то писали: «А что они празднуют?». Никакого, не декрета, вот нормальные музеи учреждены, там есть декрет, приказ, постановление Совета министров, там я не знаю, а у Эрмитажа ничего нет, вдруг вот так вот возник и возник. И причем он непонятно что значит, потому что то что он значит приют отшельника, да, он, конечно, никакой не приют отшельника, а модное явление в XVIII веке. Это вот как бы ироническое. Все эти приюты отшельников — это специальные такие, в основном, всегда были домики в лесу при европейских дворах, где происходили такие неофициальные встречи. И вот так стал называться этот павильон у Екатерины, при этом все иронично. Это почти постмодерн такой, понимаете. Приют отшельника — смешно, это не приют отшельника. Мы говорим сейчас, это сейчас приют отшельника, где ты можешь уединиться. Но и тогда, с одной стороны Екатерина уединялась от слуг, от неугодных. Но с другой стороны, когда собирались люди… Так что я и называю это, я перевожу русским словом «скит». Это скорее скит, куда приходят к старцу и всякое такое.
При том, что и название тоже, оно и сейчас есть, мы его по-разному толкуем, но этот Эрмитаж, который сейчас, очень далеко ушел от того, и иногда говорилось, что вот в советское время Эрмитаж стал таким доступным людям, вот не то, что при Екатерине, у которой любовались, как она сама писала: «Только я да мыши». Там все это не так, это в контексте, там в этом нет никакой такой особой гордости или чего-либо — это одно. А второе: действительно, Эрмитаж, у него еще такие этапы нестандартные. Вот он, частный музей императорский, и он живет рядом с дворцом и как часть дворца, через него проводят послов, он работает все время политически, как и сейчас работают музеи. Постепенно он становиться общественным, очень небыстро. и становиться сразу шедевром музейным, это все равно не очень большой музей, он становиться мировым музеем на самом деле после революции. Это не то, что он стал доступным людям, тоже он стал доступным людям, сейчас как бы это не так понятно, важно. Хотя еще слово доступность не так понимают. Он все-таки обучил громадное количество. Миллионы людей прошли через музей и увидели красоту, вот за эти 70 лет советской власти. Музей стал мировым. Появился Русский отдел, Восточный отдел. Это не просто два новых отдела. Все это уже глобальный музей. И громадная археология. И вот дальше началась такая поступь глобальная, и выплеснулся он в мир уже в эпоху постсоветскую. И тоже наш общий девиз что, он глобальный музей. То есть музей… Есть такое восходящее движение очень сильное, и мы его считаем очень важным, потому что вот тезис, Эрмитажа как глобального музея — это вот тезис который лежит в основе понятия Большой Эрмитаж, который есть следующий этап развития Эрмитажа, на Екатерину не похожий, но думаю, что Екатерина бы очень его одобрила, это вполне в духе ее, скажем так, греческого проекта.
М. ПЕШКОВА: 30 октября, что не было никакого декрета? Что подписывал Луначарский? Какой-то документ?
М. ПИОТРОВСКИЙ: Декрет Луначарского — это тоже был не декрет, но это не основание музея, декрет национализации. Они же все-таки, Серебряный век то был написан, считать наряду с Зимним дворцом национальным музеем. Как будто Зимний дворец уже национализировали. Это национализация, это просто превращение музея в национальный. Музей был создан Николаем I. Потом уже никакого декрета не было. Как бы он уже существовал самостоятельно, уже было Министерство двора, при Министерстве двора был Эрмитаж. И вот он существовал как подразделение Министерства двора и собственно музей приоткрыл двери, это было при Николае I. Он формировался сам по себе. Вот его решили — сделали, постепенно он стал официально оформленным. Директоры были и гофмейстеры, обер-гофмейстеры, потом просто директоры. Все, так сказать, все менялось само по себе. Эрмитаж сам себя немножечко формировал. Я люблю так говорить, это может не всем приятно слышать, особенно в Эрмитаже, что Эрмитаж все делает сам. Он формирует все сам и ничего, что мы делаем, — это никакого такого большого значения не имеет. Он сам делает так, чтобы мы делали то, что ему нужно. И он сам вот такой растет…
М. ПЕШКОВА: Он самоструктуризируется.
М. ПИОТРОВСКИЙ: Да, он самоструктуризируется. Он сам по себе. Он — это организм, в котором мы букашки, и мы, в общем-то, выполняем его волю, иногда даже не зная точно, что он такое придумал. Он умеет как-то так защитить себя, и я знаю много примеров, когда ясно, люди тут обитавшие, ничего особенно сделать не могли. Вот как-то так музей себя защитил, хотя бы в ситуации возможности гибели, разграбления и всего было много и сейчас много.
М. ПЕШКОВА: Вот здесь хотелось вернуться опять в давние времена, времена Екатерины, тогда, когда к ней приходили гости, она выработала определенный свод. Свод правил.
М. ПИОТРОВСКИЙ: Во-первых, тут две вещи есть. Во-первых, сам Эрмитаж — это и место, и это название того, что мы сегодня называем, уже сейчас не очень называем, слово не очень знают сейчас, performance и happening. Это типичный happening, люди собирались. Это был прием, включавший карточную игру и приемы, разговоры и многое другое. И вот она сделала эти правила. Эти правила мы всюду публикуем, вешаем. Они в одном экземпляре, по-моему, их не то, что было много. Но они правила, но мне так думается, если внимательно вчитываться в них есть некий такой особый смысл. Это праздник сильно отличающийся от, того что делал Петр. Ведь Екатерина — это немножко, это продолжение дел Петра. Петр наоборот. Это интеллигентный Петр. Это европейская Россия. Вот у Петра никакая она не европейская. У Петра вся та же самая Россия московская, только, значит, стараемся изображать европейцев. Екатерина уже европейская, и поэтому там это главное сказать мебель не ломать и не кидаться в споры, шпаги оставлять за дверью, не напиваться.
М. ПЕШКОВА: То есть Петр, наоборот, на тех встречах, которые мы сейчас бы назвали, наверное, словом пати.
М. ПИОТРОВСКИЙ: Ну, у Петра это называлось ассамблеей. И, в общем, это было буйно. А у Екатерины, у нее буйные тоже там были, так сказать, все эти ее ребята тоже были достаточно буйные, но вот эти были такие интеллигентные встречи. Играли, правда, в карты на бриллианты, но это тоже вот этот высокий стиль. Так что вот в эти правила, в них нужно вчитываться. Екатерина вообще же писала очень много, писала очень интересно все, трудно сегодня читать. Но она очень была умная женщина. И вот вчитываясь в эти правила, там видно, что вот этот вот такой, ведите себя прилично, это очень важный момент русской придворной и вообще жизни, порядок наводила Екатерина.
М. ПЕШКОВА: Директор одного из крупнейших музеев мира, автор книги «Мой Эрмитаж» М. Пиотровский на «Эхе Москвы» в цикле Майи Пешковой «Эрмитаж. Непрошедшее время». Что касается коллекции, конечно, хотелось бы узнать про ее взаимоотношение с Гоцковским. И как все это было? Как это все началось?
