Н. КОРНИЕНКО: Письмо не пересказать, это все равно, что его письма к жене пересказывать, это поэзия.
Е. ШУБИНА: Что касается сына, то это тот же случай Ахматовой.
Н. КОРНИЕНКО: Конечно.
Е. ШУБИНА: Какая там была мотивация, что мы знаем об этой мотивации в то время? Это могло быть посланием, это могло быть все, что угодно. Так случилось.
К. ЛАРИНА: Наши слушатели ответили на вопрос, как Сталин в одной фразе определил Платонова: «Талантливый писатель, но сволочь». Так?
Н. КОРНИЕНКО: Приблизительно.
К. ЛАРИНА: Я не могу не процитировать одно из писем, вернее, тут 2 письма подряд. Сталину, 38 год: «В конце апреля этого года арестован мой 15-летний сын Платонов Платон Андреевич. Он был арестован вне дома, и я узнал об аресте 4 мая, когда пришли делать обыск. До последнего времени мой сын сидел в Бутырской тюрьме, а недавно мне сказали, что он выслан. Приговор и место, куда его выслали, мне неизвестны. Кажется, плохо, когда отказывается отец от сына или сын от отца, поэтому я от сына никогда не могу отказаться. Я не в состоянии преодолеть своего естественного чувства к нему. Я считаю, что если сын мой виновен, то я, его отец виновен вдвое, т. к. не сумел его воспитать. Меня надо посадить в тюрьму и наказать, а сына освободить. Сын всего лишь подросток, в его возрасте бывает всякого рода трудности, связанные хотя бы с формированием тела человека, кроме того сын мой болен».
И вот, как я понимаю, еще одна редакция того же обращения…
Н. КОРНИЕНКО: Переписал раз, переписал два, и, очевидно была окончательная.
К. ЛАРИНА: «Я к вам обращаюсь с отцовской просьбой, я считаю, что 15-летнего мальчика нельзя считать политическим преступником и подвергать его полному и суровому наказанию, как врага народа. Он, мой сын, итак уже достаточно настрадался в 9-месячном тюремном заключении, кроме того, мой сын тяжело и опасно болен. Последнее обстоятельство должно болезненно влиять на психику сына. Мать сына — он у нас один — по естественным материнским дошла до очень тяжелого душевного состояния. 2 раза я предупреждал ее попытки к самоубийству. Может оказаться, что я не смогу уберечь ее. Сам я еще держусь и не отчаиваюсь, т. к. верю в человечность советской власти, и в вас, и никогда большое горе не перейдет в мелкое ожесточение».
И все эти ваши разговоры, дорогие слушатели, правда-неправда, было не было.
Н. КОРНИЕНКО: На другом языке говорим о нашей истории, а если бы мы научились хотя чуть-чуть говорить на языке Платонова. Я один фрагмент…
К. ЛАРИНА: Да.
Н. КОРНИЕНКО: Письмо в ГУЛАГ, где сидел Боков Виктор, 47 год, оно потрясает как художественная проза: «Прошу простить меня, что я давно тебе не писал. Дело не в том, что я болею и что у меня разные неприятности, все равно написать можно было бы, пусть Бог меня простит, и ты прости. Итак, через 6–7 месяцев мы уже наверняка увидимся, я буду рад. И хотя я уже пожилой человек, но во мне, как и во всяком человеке, есть что-то неподвижно постоянное, простое, счастливое и юное. Это во мне еще живо, и это чувство обращается к тебе, а пережить пришлось столько, что от сердца отваливались целые, окоченелые мертвые куски. У нас растет дочка, которую я люблю не только отцовской любовью, но и человеческой». М? Это другой язык.
К. ЛАРИНА: Здесь еще большой архив фотографий, как собирались для этой книжки. Немного давайте про это расскажем.
Е. ШУБИНА: По-разному собирался.
Н. КОРНИЕНКО: По-разному, у нас ответственный есть.
Е. ШУБИНА: Во-первых, конечно, это домашний архив. Случилось великое счастье, что несколько лет назад домашний архив пришел в ИМЛИ. Дальше нам помогали наши коллеги в Литературном государственном музее.
Н. КОРНИЕНКО: Личные архивы, внучка Пильняка. Потом удивительно, мы же нашли, вот там есть человек, Прозоров, инженер Наркомата земледелия, и его внука Елена Викторовна Антонова нашла, она готовила этот блок, и фотографии. Лица еще очень важны в этой фотографии.
М. ПЕШКОВА: Мария Андреевна тщательно занималась архивом, дочь?
Н. КОРНИЕНКО: Она хранитель архива была.
К. ЛАРИНА: А вот фотография как раз перед арестом.
Н. КОРНИЕНКО: Ну, да, 38-й, его арестуют.
М. ПЕШКОВА: А кто оформил книгу? Потрясающая ведь обложка.
Н. КОРНИЕНКО: Это Елена Викторовна.
М. ПЕШКОВА: Художник.
Е. ШУБИНА: Это Андрей Бондаренко, замечательный художник-дизайнер. Это тот случай, когда он мне позвонил после выхода книги, и сказал, что для него было честью заниматься этой книгой. Он великолепно оформил вкладки, лица, о которых мы узнали в письмах, они там просто ожили, автографы, уникального воронежского периода, исторический фото старого Воронежа, старой Москвы. Лица семья, дочери, жены.
К. ЛАРИНА: Вот 42 год, семейная фотография.
Н. КОРНИЕНКО: Это уже перед самой смертью Платона.
К. ЛАРИНА: Здесь Андрей, Платон, Мария Александровна. Это удивительно, как читается печать невыносимого страдания на всех трех лицах, это просто поразительно.
Тут надо, наверное. Надо напомнить, что Платон просидел 2 года, почти 3, заболел туберкулезом…
Н. КОРНИЕНКО: А дальше вернулся жить, женился, ребенок НРЗБ, а там простыл…
Е. ШУБИНА: Собственно, он женился, на той же девочке, школьной приятельнице, которая была в школьной компании, когда его арестовали. Там еще родился ребенок.
Н. КОРНИЕНКО: Там эта история в письмах хорошо освещается.
К. ЛАРИНА: Лен, вопрос такой попсовый, что называется, насколько эта книга, хотя я ответ на этот вопрос уже поняла, хотела, чтоб вы сказали, интересна как литературное произведение, а не как еще одно свидетельство, касающееся жизни еще одного конкретного писателя.
Е. ШУБИНА: Нет, она, безусловно, интересна как единое художественное произведение, т. к. сам язык Платонова делает ее единым литературным произведением. И что еще очень важно именно сейчас, она оставляет такое ощущение подлинности — к своему литературному труду, к профессии, к стране, к любви. Эта книга в этом смысле высокоморальный учебник. Это абсолютно в контексте его художественной прозы. Кстати, приятно, что не только мы, Наташа очень давно занимается Платоновым, в 94 году мы выпустили книгу о Платонове. Потом еще и драматургию Платонова. Но, тем не менее, сколько прошло? 2 месяца? З-тысячный тираж улетел. Сейчас мы допечатываем. Это очень важно, т. к. хотелось бы, чтобы по всем этим выше обозначенным причинам в эту книгу влезли, почувствовали.
Н. КОРНИЕНКО: Мы здесь не вмешивались, мы шли, и каждое слово его, каждое письмо было, а мы где-то в комментариях подсказать-рассказать. Пусть он сам рассказывает.
