– Я узнала, что туда обязательно придут мои сыновья, – заявила она по обыкновению безмятежно. И принялась завязывать тесёмки на башмаках.
Волкодав сперва удивился, но потом поразмыслил и понял, что женщина, должно быть, надеялась обрести своих таинственных сыновей среди увечных и болящих. Или по крайней мере хоть что-нибудь о них разузнать. Из тех, кто обретал помощь и приют у жрецов, половина были люди заезжие. Ну а болезнь часто пробуждает у человека желание выговориться. Тот же самый наёмник или мелкий торговец, который здоровым ни за что не станет беседовать с незнакомой старухой, – лёжа пластом, пустится на всякие хитрости, лишь бы странноватая бабка подсела к нему и сердобольно послушала…
Рассудив так, венн не стал её отговаривать. Беда только, Сумасшедшая объявила о своём намерении, когда они с Эврихом и Рейтамирой уже собрались уходить. Ну а таким быстрым шагом, как молодуха и тем более двое мужчин, пожилая женщина идти, конечно, не могла.
– Да мы сами доберёмся, – сказал Эврих венну, когда сделалось ясно, что от лечебницы до трактира придётся поспевать бегом. – Уж прямо чуть ты отвернёшься, так нас сразу съедят!… Я сам матушку доведу!
Волкодаву не хотелось с ним спорить, и он согласно кивнул. Но никуда не пошёл. Что касается «матушки», то Рейтамира именно так называла Сигину ещё в деревне. Теперь вот и Эврих – не иначе, нарочно затем, чтобы доставить удовольствие Рейтамире. Волкодав чужую женщину готов был со всем почтением именовать госпожой. Или даже государыней, если она была почтенна и многодетна. Но только не матушкой. Мало ли на кого она в Четырёх Дубах показалась ему похожей. Мать у веннского мужчины оставалась от рождения и до смерти только одна. Этим словом соплеменники Волкодава не величали ни тёток, ни даже родительницу жены…
Как и третьего дня, дверь им открыл молодой брат Никила. Он вежливо приветствовал гостей и провёл их внутрь, и Волкодав, убедившись, что с его спутниками всё путём, помчался в «Зубатку». Поэтому он не видел, как старый Ученик Близнецов, едва встретившись глазами с Сигиной, на мгновение замер от изумления, а потом сделал какое-то странное движение – ни дать ни взять собрался преклонить перед нею колени. Но не преклонил, ибо взгляд Сумасшедшей удержал его, словно ладонь, мягко опущенная на плечо.
У Кей-Сонмора был вид человека, приготовившего другу отличный подарок. Причём такой, который ни в коем случае нельзя вручать впопыхах, между делом. Того, кому он предназначен, следует должным образом помучить неизвестностью, истомить предвкушением и даже слегка попугать. Пусть-ка дойдёт до состояния голодного, чьих ноздрей достигает влекущий запах еды: и мыслей на ином уже не сосредоточить, а чем именно пахнет – не разберёшь! И как знать, в самом деле надо ждать приятного насыщения, или… Пусть, пусть вообразит неведомо что, разволнуется и даже заподозрит не очень добрую шутку!…
Вот чего-чего, а никаких подозрений Младший Сонмор от друга детства добиться не мог и сам знал, что не добьётся. Всякий раз, с хитрым прищуром оглядываясь на горбуна, Лута видел на его лице лишь кроткую растерянную улыбку, полную беспредельного доверия. И хотя Кей-Сонмор – видит Священный Огонь! – ничего худого не замышлял против названного брата, его всякий раз охватывало чувство, похожее на стыд. За собственное крепкое, здоровое тело. За то, что он, если на то пошло, в самом деле мог бы сотворить с мастером Улойхо что только хотел…
Не это ли наперёд угадывал Сонмор, когда позволил наследнику обзавестись таким побратимом?…
Свита Младшего со смехом и шуточками покружилась по улицам, а потом, совсем неожиданно для Улойхо, остановилась перед только что открывшейся «Сегванской Зубаткой».
И когда твоё сердце захлестнёт темнота
И душа онемеет в беспросветной тоске,
Ты подумай: а может, где-то ждёт тебя Та,
Что выходит навстречу со свечою в руке?
Эта искра разгонит навалившийся мрак
И проложит тропинку в непогожей ночи…
Ты поверь: вдалеке вот-вот зажжётся маяк,
Словно крепкие руки, простирая лучи.
Ты не знаешь, когда он осенит горизонт
И откуда прольётся избавительный свет.
Просто верь! Эта вера – твой крепчайший заслон.
Даже думать не смей, что Той, единственной – нет…
Рейтамира перебирала струны нарлакской лютни, негромко напевая для десятка слушателей. По городу медленно, но верно расползалась весть, что в «Зубатку» каждый день ходит девушка, творящая складные песни на стихи знаменитого галирадца. Рейтамире даже успели дать прозвище, которое её немало радовало и смущало: Голос Декши. Оказывается, кондарские ценители поэзии откуда-то знали, что одноглазому стихотворцу не досталось от Божьих щедрот ни слуха, ни музыкального дара. Многие пробовали сопрягать его строки со звучанием струн, но, кажется, ни у кого не получалось так, как у Рейтамиры. Вот и обзавёлся Стоум дюжиной новых завсегдатаев, покупавших какое-то угощение только ради того, чтобы хозяин из трактира не гнал.
Поначалу он вроде не возражал против того, чтобы в «Зубатке» кроме аррантского грамотея подрабатывала ещё и певунья. Действительно, по вечерам блюда в деревянной сушилке порой звенели и дребезжали от дружного хохота, когда Рейтамира, лукаво поблескивая глазами, дразнила гостей песнями наёмников. Кто-то, о ком она предпочитала умалчивать, ловко подчищал непристойные вирши таким образом, что откровенную похабень заменяли остроумные и смешные намёки. Неотёсанные подмастерья, набивавшиеся в «Зубатку» по вечерам, заворотили было носы. Потом как-то неожиданно поняли, что в облагороженном виде любимые баллады были ещё забавнее прежнего.
Зато днём Рейтамира пела совсем другие песни. И слушать их собирались люди безденежные до того, что Стоум как-то раз попытался приказать своему вышибале не пускать их на порог. «С чего ещё? – глядя на хозяина сверху вниз, проворчал хмурый венн. – Не шумят, не буянят…»
…Орава, поднимавшаяся по улице снизу, со стороны пристани, с первого взгляда показалась Волкодаву странноватой. Рослый, властного вида малый вёл под уздцы ослика с неловко сидевшим на нём горбатым калекой. По бокам шагало несколько парней с мордами до того откровенно воровскими, что хоть за стражей сразу беги. А замыкал шествие старый знакомый – Тормар. Присмиревший, не поднимающий глаз. Спрятавший куда-то кожаную безрукавку – знак буйного удальца.
Волкодав взирал на приближавшихся совершенно бесстрастно. Он не знал Кей-Сонмора в лицо, но был наслышан.
Между тем Лута остановился возле гостеприимно раскрытой двери «Зубатки», легко снял Улойхо с седла, и всё общество проследовало внутрь мимо посторонившегося венна. Волкодав увидел, как переменился в лице Стоум, как мгновенно опустели два лучших стола, и понял, что не ошибся. В трактир снова пожаловали совсем не простые гости.
Служанки торопливо обмахнули начисто выскобленные столы и – вот уж чего в «Зубатке» отродясь не водилось – застелили их скатертями. Бородатый вожак привычно распоряжался, заказывая угощение. Свита устроилась на скамьях, а предводитель и его спутник, как пристало важным гостям, на лавке. Молодой горбун гладил тонкими пальцами браное льняное полотно скатерти и озирался, словно ожидая кого-то увидеть. Несколько раз его взгляд скользил по лицу Волкодава, но сразу отбегал прочь. Венн заметил на груди у калеки чеканную цепь, означавшую достоинство мастера ювелирного ремесла.
