Он остро критикует современных буржуазных либералов, которые, с одной стороны, провозглашали, что человек должен стать человеком, а с другой – сохраняли абсолютизм и стремились привить достижения Великой французской революции на немецкой почве. Однако это было невозможно. Новый прусский император того времени, в отличие от своего отца, Фридриха Вильгельма III, под внешней либеральностью скрывал самодержавную сущность. После же того, как он прибегнул к некоторым принудительным мерам, его «пышный плащ либерализма упал с плеч, и отвратительнейший деспотизм предстал во всей своей наготе перед лицом всего мира» (1955. Т. 1. С. 371). Таким образом, для перехода от реальности политических животных к демократическому миру людей необходимо разрушить старую мировую основу.
Что же в конечном счете такое человеческий мир? Маркс в то время с надеждой взирал на французскую буржуазную революцию. Незадолго до выхода «Рейнской газеты» в своих письмах к Арнольду
Руге от марта и мая 1843 г. он превозносит Голландию: «Самый ничтожный голландец – все-таки гражданин в сравнении с величайшим немцем» (1955. Т. 1. С. 371). Помимо этого, он утверждает, что абсолютная монархия обесчеловечивает мир, а Великая французская революция, напротив, «восстанавливает человека».
Однако по прошествии кройцнахского периода воззрения Маркса меняются. Изначально он почитает французскую революцию за восстановительницу человека, но позже обнаруживает, что в результате свершившегося люди лишились человечности и не признали человеческую сущность своей истинной действительностью. В связи с этим Маркс выделяет два господства: человека и частной собственности. Великая французская революция установила второе, не ликвидировав отчуждение, а, наоборот, доведя его до крайности. Она вернула к жизни не человека, а члена гражданского общества. Переломным моментом в этих размышлениях Маркса становятся его исторические исследования в Кройцнахе.
Французская буржуазная революция оказала влияние на целую эпоху. Немецкие теоретики того времени уделяли особое внимание ее опыту, результатам и лозунгам. Среди них можно выделить два направления. К первому относились Гегель, Фихте и Шеллинг, которые в молодые годы всей душой были обращены к французской революции и восхищались ее достижениями. Ее практику они превратили в свою теорию, а требование развивать капитализм отразили с помощью абстрактных, туманных философских понятий. Впрочем, позже эта революция стала их ужасать, а якобинцы, которые, как известно, ратовали за ее развитие, – внушать им ненависть и отвращение. Они стали считать, что Великая французская революция зашла слишком далеко. Маркс придерживался иного мнения. Размышляя о возможных путях развития Германии, в своих исторических исследованиях он особенно интересуется французским революционным опытом. Маркс прочитывает «Историю последних пятидесяти лет» Карла Людвига, «Критическое изучение посмертного труда баронессы де Сталь» Жака Шарля Байеля, «Историю французской революционной эпохи» Эрнста Вильгельма Готлиба Ваксмута, «Историю Франции после Реставрации» Жана Шарля Доминика де Лакретеля, «О причинах, характере и последствиях июльской революции» Карла Ланцицолле. Также он изучает воспоминания якобинца Жана-Батиста Луве де Кувре, «Обращение к потомкам» госпожи Ролан де ла Платьер, «О революциях Франции и Брабанта» Монтеге, а кроме того, – Декларацию прав человека и гражданина от 1789 г. и Конституцию 1793 г. В своих разысканиях он приходит к признанию исторической значимости французской революции, но помимо этого также отмечает социальную и политическую ограниченность данного события. Таким образом, Маркс обнаруживает, что буржуазная революция – это всего лишь политическое освобождение, она не делает из животного истинного человека, а просто превращает его в члена гражданского общества. Результаты своих исследований он всесторонне излагает в своей полемике с Бруно Бауэром по вопросу об освобождении евреев.
Бауэр решает эту проблему с позиций идеалистического отчуждения. Он сводит все к теологии и рассматривает религиозное освобождение как предпосылку к избавлению от политической неволи. По его мнению, евреям, живущим в христианских странах, для обретения свободы необходимо потребовать, чтобы местные христиане отказались от своих религиозных предрассудков. Однако если евреи сохраняют свои религиозные убеждения, то как они могут требовать у других отказа от их собственной веры? Самое упорное противостояние христиан и евреев происходит на религиозной почве, и, чтобы его устранить, обе стороны должны расстаться со своим вероисповеданием. Это касается и евреев, стремящихся к политической эмансипации, и христианских государств, которые могут освободиться только через освобождение других народов. Во-вторых, ликвидация религии означает возврат к самосознанию. Бауэр полагает, что христианство и иудаизм – это разные этапы в развитии человеческого духа, и если представить, что человек – это змея, то обе эти религии – кожа, которую он сбрасывает. В таком контексте отношения иудеев с христианами предстают человеческими, а не религиозными: «Только когда евреи и христиане отбросят ту особую сущность, которая разделяет их и обрекает на вечную изоляцию, признают универсальную человеческую природу и примут эту природу как истинную сущность, лишь тогда мы увидим в них людей»
[20].
Маркс смотрит на еврейский вопрос иначе. Он считает, что Германия, так называемое христианское государство, – это абсолютистская держава. В ней «имеет в действительности значение не человек, а его отчуждение. Единственный человек, имеющий значение, король, есть существо специфически отличное от всех других людей, к тому же еще и освященное религией существо, непосредственно связанное с небом, с богом» (1955. Т. 1. С. 396). Поскольку религиозный дух не стал светским, но остается в тесной связи с политикой, то в Германии критика религии становится предпосылкой всякой другой критики.
Однако это вовсе не означает, что отказ от веры ведет к политической эмансипации. Это два отдельных вопроса. С точки зрения идеологии борьба против религии подразумевает схватку со старым миром, который она охраняет, и поэтому критику вероисповедания можно развить до политической. Маркс по этому поводу говорит: «Ближайшая задача философии, находящейся на службе истории, состоит – после того как разоблачен священный образ человеческого самоотчуждения – в том, чтобы разоблачить самоотчуждение в его несвященных образах. Критика неба превращается, таким образом, в критику земли, религии – в критику права, теологии – в критику политики» (1955. Т. 1. С. 415). Однако полное искоренение вероисповедания – это совсем другое дело. Фактически политическое освобождение имеет своей предпосылкой не отказ каждого человека от веры, а избавление государства от всякой религии вообще, упразднение ее и ее привилегий. Когда государство вырвется из собственных религиозных пут и перестанет как политическая единица оборонять какое бы то ни было вероисповедание, встанет на собственную защиту, только тогда оно в опоре на национальное законодательство методами, соответствующими его собственной сущности, сумеет эмансипироваться от религии. Поэтому политическая эмансипация, или буржуазная революция, всего лишь переводит религиозные воззрения из сферы публичного права в сферу частного, придавая им индивидуальный характер.
