В отличие от Фейербаха, который уделял внимание лишь религии, Гесс придавал большое значение функциям денег, однако в основе своей его доктрина все равно фейербаховская. Он усматривал в деньгах отчуждение человеческой сущности, – то, чем в религии является бог, в светской жизни отчуждается в форме денег. В статье «О сущности денег» Гесс неоднократно подчеркивает эту точку зрения: «Все, что окружает человека, на небесах опредмечено в боге – сверхчеловеческом богатстве. А в бренном мире таким богатством становятся ценности, вещи, имущество – внешние для человека, нечеловеческие, осязаемые, иначе говоря, продукция, оторванная от своего производителя (создателя), абстрактная меновая субстанция, деньги»
[50]. Почему такое отчуждение происходит с человеком? По мнению Гесса, люди одиноки и изолированны, и для общения им требуется посредник: «Именно в этом абстрактном средстве общения они имели посредствующую сущность их собственного отчуждения; поскольку они сами были нелюдьми, то есть не были объединены, им приходилось искать объединяющее их вне себя, то есть в бесчеловечной, сверхчеловеческой сущности»
[51]. Средством для этого стали деньги. Однако именно они отнимают у человека ценность возвышенной жизни и благородной деятельности, ценность жизни общественной, превращают все эти духовные богатства в омертвленное количество. Ценнее тот, у кого больше денег, они – это стоимость человека в числовом выражении.
Исходя из того, что деньги представляют собой отчуждение человеческой сущности, Гесс обрушивается с критикой на свободу, равенство и права человека при капитализме. Он считает, что капиталистическое общество определяет человека как индивида и декларирует его права, чтобы фактически засвидетельствовать обособленность и размежевание людей. Прямое рабство заменяется косвенным. При нем люди формально становятся свободны и равноправны, но на самом деле изолируются друг от друга и истребляются.
На взгляд Гесса, там, где есть деньги, не может быть свободы, согласной с человеческой сущностью, потому что человек, чтобы добыть средства к существованию, вынужден продавать собственную жизнь, выторговывать чашку еды за свободную жизнедеятельность. Только торгуя личной свободой, он сможет приобрести право на индивидуальное существование. Это касается не только пролетариев, но и буржуа. При такой форме отчуждения, как деньги, люди неспособны свободно жить, творить, – все это происходит только ради денег, – следовательно, они все становятся каннибалами, хищниками, вампирами. Поэтому Гесс говорит, что там, где «от самой естественной любви, общения полов и до обмена идеями в кругах интеллигенции – нигде без денег не ступить и шагу; где единственные живые люди – те, кого распродают, пускают с молотка; где каждое движение души, прежде чем родиться, должно быть обращено в валюту», – там может существовать только бесчеловечный человек.
Позиция, с которой Гесс исследует эти проблемы, полностью совпадает с гуманистической теорией Фейербаха о противоречии между индивидом и родом, об отчуждении как лишении человека его родовой сущности. Правда, сфера применения у Гесса иная.
Гесс считает, что индивид и род должны быть едины. В роду, то есть в том, как индивиды общаются друг с другом, обмениваются жизнедеятельностью, и в том, как их способности взаимно усиливаются, состоит их действительная сущность. Индивиды не могут не осуществлять, не использовать свои силы. Без взаимообмена жизнедеятельностью в процессе общения они не выживут. Когда в природе у животных возникает противоречие между индивидом и родом, то есть между самосохранением и воспроизводством, индивид приносится в жертву родовой жизни. Например, курица, чтобы защитить цыплят, борется не на жизнь, а на смерть, и человек поступает так же. Отсюда следует, что природа в конечном счете заботится о самовоспроизводстве, продолжении родовой жизни и поддержании истинной жизнедеятельности. В этом смысле человеческое отчуждение состоит в следующем: «Индивид возносится до цели, род же опускают до уровня средства – так ставится с ног на голову человеческая жизнь и естественная, природная жизнь вообще»
[52]. Однако это происходит и при капитализме.
Отталкиваясь от данных рассуждений, Гесс усматривает в противоречии капиталистического общества антагонизм индивида и рода. С одной стороны находится родовая сущность индивида (развитие отношений), с другой – изоляция человека, борьба между людьми за индивидуальное существование, в которой они используют род как средство и истощают свои силы. Поэтому Гесс полагает, что «если мы не перейдем к коммунизму, то истребим друг друга». Однако как же осуществить этот переход? В соответствии с фейербаховской философией он определяет любовь тем средством, которое разрешит противоречие между индивидом и родом: «Если на нынешнем этапе развития мы не объединимся в любви, то лишь продолжим использовать и поглощать друг друга. И не десятилетия пройдут (как считают бездумные либералы), прежде чем производительные силы, возросшие во сто крат, низвергнут в пучину нищеты живущую ими огромную массу трудящихся, потому что рабочие руки этих трудящихся обесценятся. А в это же время ничтожное меньшинство, занятое накоплением капитала, будет купаться в изобилии и тонуть в беспутстве, если не услышит голоса любви и разума и прибегнет к насилию».
Отсюда следует, что Гесс выводит необходимость коммунизма из отчуждения человеческой сущности. Он призывает всех людей (и бедных, и богатых) решить противоречие между индивидом и родом с помощью любви, поставить целью возврат человеческой сущности. История свидетельствует о ненаучности, неосуществимости теории Гесса. Если мы вновь ограничим марксистскую доктрину социалистической революции концепцией отчуждения и возврата человеческой сущности и определим социализм ее реализацией, то отступим от научного социализма к «истинному».
Гуманистическая интерпретация марксизма тесно связана с этической его трактовкой, то есть с превращением научного социализма в этический.
Всякое доказательство, основанное не на объективных исторических законах, а исходящее из человеческой сущности, должно опираться на этические механизмы социализма – апеллировать к характеру, разуму и совести людей. К примеру, Хендрик де Ман подчеркивает, что марксизм «вовсе нельзя назвать неэтичным», «эта доктрина ясно признает, что гегелевская точка зрения об истории как осуществлении наивысшей добродетели целью своей имеет этические принципы». По его мнению, марксизм отличается от гегельянства лишь тем, что переносит место осуществления этих принципов из сознания в бытие. Кроме того, он подчеркивает: «Концепция о “чувствах”, приведенная в “Рукописях” (о том, что потребности и интересы происходят из ощущений) – не что иное, как попытка ввести этическую оценку в человеческие нужды. У человека есть свои критерии и цели». «Человек оценивает “среду”, в которой находится, исходя из собственных врожденных способностей, определяющихся не этой средой, но присущих ему как свойство характера и потому ведущих человека к его предназначению». Это дает ему право считать, что в «Рукописях» «яснее и четче, чем в любых других марксовых произведениях, раскрываются этические, гуманистические побуждения Маркса, скрытые за верой в социализм, за оценочными суждениями в научных трудах, которые Маркс создавал всю жизнь»
[53].
