Однако теория, в конце концов, всегда слабее действительных фактов. Согласно концепции общественного договора Руссо, народ не должен передавать собственные суверенные права, чиновники должны служить народу, а правительство должно быть исполнителем суверенных прав и действовать в согласии с волей всего народа. Тот, кто обладает суверенными правами, может по своему желанию ограничить, изменить или забрать переданные права. Однако в действительности государство и правительство становится сильнее обладателя суверенных прав, отнимает его свободу и становится его господином. Видя это противоречие, Руссо отмечал неизбежную тенденцию к «злоупотреблению властью и ее склонности к вырождению»: «Рано или поздно должно случиться, что государь подавляет в конце концов суверена и разрывает общественный договор. В этом и заключается исконный и непременный порок, который с самого рождения политического организма беспрестанно стремится его разрушить, подобно тому как старость и смерть разрушают в конце концов тело человека»
[108]. Именно с того времени, как правительство узурпировало суверенные права, общественный договор был нарушен, таким образом подчинение стало не добровольным, а вынужденным. Описываемая здесь «передача прав» Руссо – это отчуждение власти в феодальном обществе, которое полностью отказалось от надежд человечества на договор.
Любая теория должна доказать свои утверждения. С чисто диалектической точки зрения состоянию отчуждения непременно предшествует состояние неотчуждения, из их контраста и формируется картина оценки действительности того времени. Также и у Руссо. Он представлял два вида людей – «естественного человека» и «культурного», то есть естественное состояние и культурное общество, – и через их сравнение доказывал свою теорию общественного договора. Нельзя сказать, что такой способ не повлиял на теорию отчуждения.
С точки зрения Руссо, в первобытном естественном состоянии жизнь человека соответствовала его сущности и повиновалась его природе. Пещерный человек был доволен собственным примитивным жилищем, ограничивался тем, что использовал колючки и рыбьи кости для шитья одежды из шкур животных, украшал себя перьями и ракушками. Такие люди вели свободную, здоровую, достойную и счастливую жизнь, они не страдали от страшных последствий, которые принесло наше культурное общество. В то время такие взгляды не были чем-то особенным, а считались вполне обычным явлением. Маркс говорил: «Ходячая фикция восемнадцатого века считала естественное состояние истинным состоянием человеческой природы. Собственными глазами хотели тогда увидеть идею человека и с этой целью создали образ людей в естественном состоянии – Папагено, – наивность которых доходила до того, что они свою кожу покрывали перьями. В последние десятилетия восемнадцатого века предполагали, что народы в естественном состоянии обладают глубокой мудростью, и птицеловы всюду подражали способу пения ирокезов, индейцев и т. д., думая заманить птиц в сети этими уловками. В основе всех этих эксцентричностей лежала верная мысль, что первобытное состояние представляет собой лишь наивную нидерландскую картину истинного состояния человечества» (1955. Т. 1. С. 85).
Однако если говорить о зачатках теории отчуждения у Руссо, новизна такой характеристики естественного состояния заключалась в том, что она устанавливала критерий для оценки действительных фактов. Сам философ, прекрасно понимая, что это естественное состояние не является подлинным, неоднократно называл его «умозаключением, основанным на природе человека»
[109]. Он писал: «Мы должны принимать результаты разысканий, которые можно провести по этому предмету, не за исторические истины, но лишь за предположительные и условные рассуждения, более способные осветить природу вещей, чем установить их действительное происхождение, и подобные тем предположениям, которые постоянно высказывают об образовании мира наши натуралисты»
[110]. Фактически Руссо рассматривал свое описание естественного состояния как подобие гипотезы в естественных науках. Она была нужна ему, потому что об этом состоянии «нужно было все же иметь правильное представление, чтобы как следует судить о нынешнем нашем состоянии»
[111]. Однако, как видно, дело было совсем не в этом. Руссо, сравнивая древность с настоящим, выражал собственную подавленность современной ему действительностью и надежду на свободу и равенство. Поэтому нельзя сказать, что он безоговорочно восхвалял естественное состояние и требовал вернуться к нему. Он отвергал взгляды, в которых считалось, что «нужно уничтожить общество, устранить разницу между “мое” и “твое”, и снова вернуться в леса и жить с медведями»
[112]. Он ясно показывал, что мы «больше не можем насытиться травой и желудями, не можем обойтись без закона и вождей»
[113]. Французский философ не думал о прошлом с тоской, а устремлял свой взгляд в будущее. Он не рассматривал изменение действительности (снятие отчуждения) как возврат к естественному состоянию. Его подход был диалектическим.
Руссо достаточно всесторонне рассмотрел ситуацию, в которой общественный договор противоречил надеждам обладающих правами. Помимо уже упоминавшегося ранее отчуждения власти, то есть ее узурпации правительством и его деградации, он также обсуждал проблемы нравственности и собственности.
Первым произведением, принесшим широкую известность взглядам Руссо, стало конкурсное сочинение «Рассуждения о влиянии науки и культуры». Его главной темой был вопрос о том, способствует ли возрождение науки и культуры улучшению нравов. В этой работе, получившей премию Дижонской академии наук во Франции, Руссо решительно опроверг то, что прогресс науки и искусства может способствовать нравственности и совершенствовать ее. Напротив, он считал, что они развращают нравы, вредят порядочности, и из-за них деградирует мораль. Руссо писал: «Наши души развратились по мере того, как шли к совершенству наши науки и искусства», «добродетель исчезла по мере того, как их сияние поднималось все выше над нашим горизонтом»
[114]. Он также привел много примеров того, как народы с развитыми наукой и искусством из-за своего разложения были покорены варварскими народами. В частности, среди них обсуждался феодальный Китай. Руссо говорил: «В Азии есть огромная страна, где литература в почете и ведет к самым высоким должностям в государстве. Если бы науки очищали нравы, если б учили они людей проливать кровь за свое отечество, если б внушали они мужество, то народы Китая должны были быть мудрыми, свободными и непобедимыми. Но если нет такого порока, который не властвовал бы над ними, если нет такого преступления, которое не было бы у них обычным, если ни познания министров, ни так называемая мудрость законов, ни многочисленность жителей этой обширной империи не смогли оградить ее от ига невежественного и грубого монгола, то пригодились ли ей все ее ученые? Что получила страна от почестей, коими они осыпаны? Не то ли, что населяют ее рабы и злодеи?»
[115].
