Взгляд вздрагивает, становится осмысленным — возвращается из первозданной чистоты. Тяжёлые веки приглушают зелёный свет, делая его темнее и спокойнее.
— Ты зачастил, Лерран. Я не ждал тебя сегодня. Не терпится, да?
— Терпится. Но лучше прислушиваться к пульсу: сердце должно биться ровно, не быстро и не медленно. В самый раз.
Лимм запрокинул голову, задергал выпирающим кадыком и закахкал, как утица: хрипло с визгливыми нотами, отрывисто.
— Всё тикает, как надо, поверь! Лучше, чем я мог подумать! Сильнее, чем мог мечтать! Это эйфория — стоять так близко, но пока не иметь возможности испробовать на полную мощь! А ведь сработало, да? Раз ты пришел ночью.
Лерран в который раз молча восхитился: Лимм никогда не путал день с ночью. В каком месте щёлкал его личный хронометр?
— Получилось. Твоя стрела преодолела все преграды.
Лимм почти закрыл глаза, но из-под тяжелых век, сквозь ресницы прорывался зелёный свет. На искусанных губах появилась слабая улыбка. Он не радовался, а знал, был уверен в успехе.
— Всё просто. Всё очень просто. Как умножение чисел, как рифма в древних песнях. Ты получишь, что хочешь, Лерран.
Он быстро прошагал по большому помещению, откинул бурый холст и погладил своё изобретение рукой. Любовно, нежно, как женщину.
— Ты моя песня. Ты самая совершенная музыка, которую никогда не слышал этот мир.
Он оторвал взгляд от нескладного на первый взгляд сооружения и пронзительно посмотрел на Леррана.
— Дело только за малым. Добудь их. Добудь!
Зелёный свет вспыхнул так ярко, что Леррану захотелось невольно поёжиться, но он сдержал себя. Это был вызов, а в вызовах он не проигрывал никогда, поэтому стоял прямо, немного расставив ноги для равновесия, и смотрел в эти фанатичные глаза не мигая, долго, твёрдо.
— Всё будет. Не сомневайся.
Сумасшедший учёный отвёл глаза, взъерошил и так растрёпанные волосы, отчего они встали неряшливым нимбом, и забормотал, размахивая руками:
— Камни, камни… Проклятые камни… Великие камни, способные рвать и уничтожать, менять полюса и управлять молниями. Где же вы, камушки? Самые лучшие камушки? Камни, камни… проклятые камни…
Ходуном заходили большие колени, сдвигаясь и раздвигаясь. Тонкие высохшие ноги приплясывали, руки молотили воздух… Лимм танцевал свой ритуальный танец, и больше здесь нечего было делать.
Лерран развернулся и неспешно вышел из комнаты, тщательно закрывая скрипящую и сопротивляющуюся дверь. Щелчок. Мрак. Глаза не видят в кромешной тьме, но ему не нужно зрение. Он передвигается по этим коридорам спокойно и уверенно, точно зная, где повернуть, а где поднять ногу, чтобы не споткнуться о выступающий из напольной кладки камень…
Глава 22
Чем берут на слабо деревунов. Дара
Интересно, как они тут время определяют? Этот вопрос я, ещё не открыв глаза, задала себе. Долго спала, не долго — не понять. Не заметила я вчера ничего, похожего на часы. И механизмов никаких не заметила. Может, их здесь вообще не существует…
Окон нет, свет постоянно ровный, как днём. Может, ночью темно, но вторую ночь я спала сном праведника. Куча вопросов без ответов. Села на кровати, пытаясь глаза открыть. По ощущениям — пора просыпаться, но очи мои ясные считали иначе. Хотелось бубухнуться и дрыхнуть дальше, но я себя переубедила.
Голубое платье измочалено напрочь. Хорошо хоть сапоги стянул рыцарь Геллан… Одним глазом осмотрела комнату. Вещи аккуратно лежат на комоде, в том числе и джинсы мои чистые. Кто-то заботливый старался.
Чертыхаясь и мечтая о взрослой самостоятельной жизни, в которой папа мне не указ, я долго раздирала волосы, затем мылась, а потом, проигнорировав платья-балахоны на выбор, с удовольствием облачилась в свои вещи. Хватит с меня игр в барышню-крестьянку. Как вообще можно эти чудовища носить: ни тебе ногой наподдать с удовольствием, ни на коня, как положено, сесть…
Я выскользнула из комнаты, огляделась. Тихо. Заглянула в комнату Милы — девчонка спала, скрутившись, как котёнок. Два неизменных пса-терминатора подняли головы, как только я засунула нос в дверь, и навострили уши-антенны. Любят меня поголовно все животные или не любят — на этих двух броненосцах я проверять не стала: слишком уж морды свирепые и клыки острые из пасти торчат. Пусть охраняют свою принцессу, а я по замку прошвырнусь, пока тишь да благодать.
Память у меня нормальная, сегодня я не путалась, а чётко шла и поворачивала, куда надо. В столовой стол поменяли — как будто ничего и не было вчера. Впрочем, может, он тоже мейхоновый, а этот материал, судя по всему, превращается во что угодно. Надо будет расспросить кого-нибудь.
Сама не пойму, как добралась до выхода. Встала перед дверью и постояла смирно, желая выйти. Проём распахнулся. Получилось! Замечательно, я вырвалась на волю. На улице — раннее утро. Влажно блестит каменная кладка под ногами — роса упала. Я сделала то, о чём мечтала со вчера: отправилась к деревьям.
Вблизи они оказались ещё красивее, чем издалека. Жёлтые с коричневым похожи на шкуру тигра: полоски на стволе чередовались почти ровно, как будто их кто-то под линейку рисовал, лишь бугристая кора немного смазывала края, отчего они казались бархатными, как мягкий ворс животного. В кроне — больше жёлтого, а тёплый коричный цвет лёг тонкими стрелочками по диагонали, чуть расплываясь на прожилках. Листья узкие, длинные, блестят глянцево, маслянисто. Я потёрла листок пальцами. Гладкий, как лощёная бумага, прохладный и сухой.
Красно-зелёные напоминают наши ивы. Листья только мелкие и круглые, как пятаки. Очень яркие, смешанные, будто акварельные краски, наложенные одна на другую: легли, как захотели, расплылись кляксами. Я приложила веточку к щеке.
— Красивая, — прошептала неожиданно сама для себя.
И ветка дрогнула, заскользила, уплыла из рук, как мокрое мыло, но внутри что-то сжалось, промчалось щекотным шариком, словно я проглотила горячую вишню, и она носится по крови, как пьяная, не может найти выход.
Я тряхнула головой. Ощущения пропали. Мда, Дашка, недолго и чокнуться. Лучше не заморачиваться на всех этих моментах, жить легко и с улыбкой, как постоянно твердит мне бабушка. Она как психолог знает в этом толк.
Фиолетово-оранжевые деревья-короны — широкие, кряжистые, с мощными стволами. Ну да, попробуй удержи такой трезубец. Листья очень тонкие: ещё не иголки, как у хвойных, но уже и не лиственная пластина. Чем-то на лиственницу смахивает. Мохнатые фиолетовые метёлки пучками и оранжевые шишечки-сережки. Чудеса творит природа… или меданы?.. Провела ладонью по листьям-пучкам. Не колются, но пружинят. Плотные, соком налитые…
Отошла подальше, чтобы полюбоваться. Жаль, зима близко, исчезнет красота.
— Они не сбрасывают листья, динь, как другие деревья.
Сказано тихо, но я чуть не подскочила. Вот кто так делает, спрашивается?! Обернулась, рот открыла, хотела отчитать. Стоит зелёное, глаз от земли не отрывает. Небось само испугалось своей смелости.
