Осторожно брала миску с едой из его рук и молчала. Ела и очаровательно краснела, пряча глаза. А он понимал, что смотрит на неё и не может оторвать взгляд. Видит, как оказывает Алесте знаки внимания Раграсс, и хочет открутить ему голову. И чем дальше, тем сильнее.
– Дыши глубже, мальчик, – сверкает белозубо Росса и легко похлопывает его по напряженному мускулу. – Никто же не запрещает и тебе общаться. Как все.
Он выдыхает и понимает: так и есть, только он не привык, а потому легче снова заползти в свою пещеру, накинуть капюшон на голову и погрузиться в собственные кошмары.
Постепенно у костра пустеет. Алеста продолжает греть руки. Ренн садится рядом и протягивает кружку. Как вчера. Дева вздыхает и смыкает пальцы на закопченных боках посудины.
– Я не хочу этого делать, Алл, – говорит он, прерывая молчание. – А тебе нет нужды сидеть у костра и думать, как уломать несговорчивого мага. Видишь, я упрощаю твою задачу.
Кривит красивые полные губы, в которых нет ни грамма мягкости. Алеста смотрит на него, наклонив голову к плечу. В глазах вспыхивает весёлость.
– Сейчас ты рвёшь путы, которых ещё нет. И почему-то думаешь, что я обязательно хочу сплести сети.
– А разве не так?
– Нет, – улыбается очаровательно, и он готов провалиться в её улыбку, как в прорубь. Нырнуть, невзирая на бешеные волны неспокойного моря.
– А что же тогда? – спрашивает, понимая, как мгновенно охрип голос, и от досады кусая нижнюю губу.
– Попросить.
Он досадливо мотает головой:
– То же самое, что сделала Дара. Только не так в лоб, да?
– Нет, – снова отрицает дева.
У неё красивые губы, особенно, когда освещены мягким светом костра. Хочется прикоснуться. Хочется потрогать, чтобы ощутить тепло и трепет. И не хочется понимать, зачем она его очаровывает. Отключить разум.
– Всего лишь прошу тебя подумать. Откинуть неприязнь. Забыть о войне, в которой ты не участвовал и не потерял близких. Ты – нет. А он – скорее всего, да.
Ренн чувствует, как внутри начинает шевелиться раздражение.
– Есть кое-что важнее пыльных событий и нелюбви к кровочмакам. Я маг, а не тряпка. И у меня есть принципы.
– Которые ты периодически нарушаешь, – лукаво проговаривает Алеста и смотрит ему в глаза. В её зрачках – мягкая усмешка. Необидная, как у шаловливого ребёнка.
Большого труда стоило не дрогнуть: Алеста озвучила его утренние мысли. Каким чудом прорвалась сквозь его защиту – вопрос, но он лучше язык откусит, чем спросит.
От расстроенного вздоха мягко поднимается и опускается девичья грудь.
– Ты вчера сам сказал мне об этом, – отвечает она на невысказанные им сомнения.
У него не хватает сил даже недоверчиво хмыкнуть – так сковало горло от напряжения. А Алеста, отведя взгляд, продолжает:
– Мой дар не только по просьбам. Знания приходят иногда осколками. Тебе захотелось коснуться меня вчера, помнишь? Лёгкое касание пальцев к пальцам. Я не хочу, чтобы ты делал что-то по принуждению – это неправильно. Но… когда я уйду, подумай, почему фальшивые руны за деньги против блуждающей бури лучше фальшивой печати для кровочмака. В первом случае ты лишал крова, а может, и жизни сотни людей. Во втором – можешь спасти одну-единственную жизнь, пусть и презренного полутрупа.
Алеста встала, не глядя сунула ему в руки полупустую кружку и побрела, спотыкаясь, к своему фургону. Ренн зачарованно следил ей вслед, машинально касаясь ртом того места, где только что были её губы. А когда он выпил напиток до дна, то понял, что кровочмак получит фальшивую печать. Самую лучшую защиту от недоучки стихая – гения и виртуоза, который так никогда и не станет великим, как и не сможет быть злодеем, потому что чувство справедливости всегда перевешивало чашу весов, заставляя ломать кем-то давно придуманные правила. Ломать, чтобы строить купола новых храмов своей души.
Глава 14 Тогда и сейчас
Айбингумилергерз
– Когда-нибудь ты вспомнишь этот день, Айбин. Пройдут столетия, пыль веков закроет глаза и бесстрашным, и трусам. Земля спрячет всех, даже меня. А ты будешь жить и вытаскивать из сердца мгновения и годы, лица и морды, занозы и драгоценности.
– У меня нет сердца, Чер.
– У тебя оно есть, друг. Просто ты никому не хочешь его показывать. Наверное, это и правильно. Тогда никто не всадит в твоё сердце кол.
Черрон Дирайя – высший маг и по совместительству друг – был тем ещё мерзавцем и негодяем. Саркастичной дрянью, шагающей по трупам своих врагов и пьющей нектар на могилах тех, кто желал ему смерти.
Они шли рука об руку долго-долго. Смеялись, шутили, проливали кровь. Подставляли спину друг за друга. Айбингумилергерз – кровочмак первородный по отцу – не задумываясь вырвал бы своё сердце за Черрона.
Война разметала их по свету, развела по разные стороны, но не смогла убить ни огонь душ, ни умения пожертвовать ради кровной дружбы всем.
– Я хочу, чтобы ты жил, Айбин, – сказал Черрон Дирайя, всаживая ему в грудь печать. Произнёс перед тем, как отправиться гулять по Небесному Пути в одиночку. Кровочмаки умеют убивать молниеносно – жертва не чувствует ни боли, ни удивления. Черрон принял первое не дрогнув, лишь судорога невольно обезобразила его чистые черты, когда шагнул маг навстречу Вечности. Последнее, что видели его глаза – лохматое ничтожество с затравленным взглядом, в котором разливалась кровавой рекой угасающая жизнь друга.
Тогда Айбингумилергерз впервые убил подобного себе. Рвал зубами, слабея от собственного бессилия, почти умирая от раскалённой боли в груди, проваливаясь в беспамятство и желая только одного: уйти за Черроном вслед.
«Я хочу, чтобы ты жил, Айбин» – эти слова не давали ему слететь в бездну.
«Я хочу, чтобы ты жил, Айбин» – ненавидел эту фразу всей душой, но продолжал влачить жалкое существование, потому что, закрывая глаза перед забытьём, видел Черрона – могучего, ясноокого, с неизменной едкой усмешкой на губах.
«Я хочу, чтобы ты жил, Айбин» – било эхом где-то внутри, когда бунтовал, получая пинки и побои.
– Я не хочу больше жить, Черрон, – выкрикнул зло, когда срывал ненавистную печать, а, избавившись от клейма и вдохнув чистый воздух свободы, понял, что не может уйти просто так, исчезнуть, как трус. Хотя бы в память о друге, который умер, завещая ему жизнь.
Может, именно это дало силы держаться. Умирать от голода, но не вернуться назад, не попасться глупо в ловушку из-за лишней выпитой капли крови. Валяясь по ночам в траве, он смотрел в небо и слышал голос Черрона.
Прошли столетия. Время закрыло глаза многим, кто помнил войну. Он видел, как сжигались свитки и писалась новая история. Презрительно кривил губы, слушая, как вдалбливают в юные головы новые лозунги и гимны. Усмехался, когда события перестали быть прошлым, превратившись в недомолвки и туманные обрывки. Закрывал глаза, когда добивали, гноили или возводили на костёр тех, кто осмеливался говорить правду.
