Баю-бай, мой северный дракон.
Этот страх – всего лишь бред и сон.
Спи, усни, мой сын-дракон –
Колыбель – твой отчий дом...
Лерран просыпается, как от толчка. В пальцах – намертво зажатая простынь с запахом мороза и моря. Широко открытый рот жадно хватает воздух и не может надышаться. Грудь ходит ходуном, в лодыжке пульсирует боль.
Рывком садится на кровати, опуская горячие ступни на пол. Дыхание постепенно выравнивается.
Шаракан. Приснится же такое…
Видимо, он слишком много съел за ужином. К нему никогда не приходили кошмары. Никогда. Вот они – потаённые страхи, которые прорвались наружу.
Лерран разжимает пальцы, распрямляет плечи.. Шевелит ногой, пробует её на прочность, прижимая ступню к мягкому ковру, – нет никакой боли. Мышцы ритмично сжимаются. Тело послушно, как всегда. Успокоенный, поднимается с постели и лёгким шагом направляется на кухню: слишком сухо во рту, а язык похож на жесткую подошву.
После первого жадного глотка становится хорошо. Вода – его стихия и стержень – холодит горло и приятно растекается внутри. Не удержавшись, остатки жидкости из кувшина выливает на голову и, чувствуя, как струи текут по телу, успокаивается окончательно. Дурной сон – всего лишь.
Не спеша возвращается назад. За поворотом его повело в сторону – качнулся, заскользила нога по гладкому камню. Чтобы не упасть, схватился пальцами за стену и ободрал ладонь: мейхон оказался шершавым и колючим. Перевёл дух, но, сделав ещё один шаг, понял: замок качается, мерно в одном ритме, как большая неуклюжая лодка без паруса. Только стихия волн управляет утлым судёнышком.
Баю-бай… баю-бай…
к маме, мальчик, прилетай…
Шёпот, кажется, вылезает отовсюду, сипит протяжно, будто кто-то медленно помешивает деревянной ложкой на огромной сковороде раскалённую соль.
Лерран щипает себя за запястье. Прикасается к лицу. До боли закусывает губу. Это что, продолжение дурацкого сна?!
Баю-бай, баю-бай
Больше здесь не засыпай…
От беспрестанной качки кружится голова, тошнота обжигает кислым рот. Прижимаясь спиной к ненадёжной поверхности, Лерран разворачивается и, с усилием переставляя ноги, пытается дойти до выхода. Замок, раскачиваясь, подталкивает и ведёт его, как малыша за руку.
Голос, исчезая, тает; пол выравнивается; и только стены продолжают бугриться, как мускулы, потрескивать, покрываясь рябью каких-то полусмазанных картин, эпизодов чьей-то прошлой жизни. Всё в тумане, подёрнутое мейхоновой пылью. Столетия или дни мелькают – Лерран не желает знать и не собирается смотреть. Сейчас важно дойти до двери и выйти наружу.
Ему удалось. Проём услужливо распахнулся – не пришлось и сосредотачиваться. Кажется, выкатился на улицу кубарем. Голый, в одних ночных штанах. Предутренний холод обжигает кожу, но никакая сила не заставила бы его сейчас войти назад, чтобы одеться. Жадно пьёт воздух, пахнущий морозом. Во рту стоит гадкий привкус моря. Леррана передёргивает.
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Ступни обжигает гладкая каменная кладка. Новый властитель смотрит на звёзды. Делает ещё несколько вдохов-выдохов и направляется в конюшню. Хорошо, что в седельных сумках, оставленных, возле верного Звана, есть запасные штаны, рубаха и тонкий плащ. А без обуви можно и обойтись.
Наскоро одевшись, Лерран спешно седлает коня и покидает шараканов замок. Зван осторожно ступает по Небесному Пути, беспокойно помахивая хвостом и часто подёргивая ушами, отчего те ходят ходуном, хлопая по узкой морде.
Как только Небесный Путь превратился в обычную горную дорогу, Лерран выдохнул и успокоился окончательно.
Умом понимал: его поведение напоминало позорное бегство.
Внутренний упрямый голос нашептывал: «Тактическое отступление».
Лучше сюда никогда не возвращаться – гнул трезвый разум.
«Вернусь и всех скручу в спираль лоборога!» – ёкало с бешенством в груди.
Землями можно владеть и без замка, тебе очень важна Верхолётная Долина, – возражал трезвый расчёт.
«Вернусь и не оставлю камня на камне от тайн, закрытых дверей, неприближающихся садов!», - бушевала ослепляющая ярость.
Он ударил пятками коня и погнал с бешеной скоростью, которую только можно было выжать на горной тропе. Зван нёсся к рассвету, мелкие камешки разлетались веером из-под копыт.
Холодное солнце нехотя выходило из-за гор и впервые за всю осень светило тускло, словно подёрнутые мейхоном, застывшие от безвременья комнаты. Приближалась зима.
Глава 17 Двигаясь к цели
Пиррия
Двигаться приходилось медленно. Тело Пиррии не готово было к дороге и тряске, но она не сдавалась. Садилась верхом, ехала сколько могла. Лошадка Пина плелась шагом, подстраиваясь порой под нелепые команды хозяйки. Иногда Пиррия проваливалась в обморок и Пина везла её обмякшее тело, прислушиваясь к гневным крикам финиста.
Птица не могла стать опальной сайне нянькой, но часто именно финист заботился о ней, как мог. Ловил мелких зверушек, чтобы она ела мясо. Разжигал костёр, потому что лишённая силы не могла из себя извлечь ни искорки, а пользоваться черкалом не научилась. Ночью накрывал измученное тело огромными крыльями. Под горячими перьями почти утихала боль, Пиррия согревалась по-настоящему и забывалась беспокойным сном. Ночные часы превращались в праздник, который она будет помнить всегда. А с утра всё начиналось сначала.
Казалось, дорога растянулась в бесконечность. Изгнанница уже не понимала, куда и зачем едет, но двигалась и двигалась, не думая и не оглядываясь по сторонам. Красота природы её не трогала – проходила мимо оцепеневшего разума пятном. Людей она сторонилась, да и не так уж много их встречалось на горном пути.
Ни разу не всплыла мысль: а туда ли она движется? Верный ли выбрала путь? Но сомнения Пиррию не терзали. Только финист улыбнулся бы, если б мог.
По вечерам, сидя у костра, она разговаривала с ним.
– Я запуталась, Тинай. Когда сила наполняла меня, внутри всё бурлило. Казалось, могу опрокинуть мир и станцевать на разбитых осколках. Всегда нравилось побеждать. Ставить цель, перемахивать через препятствие с большим запасом и свысока смотреть на тех, кто плетётся сзади, не может догнать и приблизиться.
Наверное, Ивайя права: некому было меня одёрнуть и приземлить. Сестрёнка оберегала, отец попадал в угарище и не знал, что делать с дочерьми. Мужчины привыкли во всём полагаться на женщин, плыть по течению и ни о чём не думать. А когда Обирайна лишает их спокойствия и опоры, становятся беспомощнее детей.
Я не осуждаю отца, Тинай. Просто никогда по-настоящему не чувствовала его любви. Может, потому что из-за меня ушла на Небеса мама?.. И он помнил об этом?
