Лерран стоит. Кажется, не осталось тела. Остались только глаза – огромные, удивлённые, поражённые и… проигравшие. Снова по губе течёт густая горячая кровь, марает плащ, но он не понимает этого.
Дирмарр пятится задом. Зубы ощерены острыми иглами. Уши прижаты к голове – сливаются, будто и нет их вовсе. Лёгкое шуршание, колыхание воздуха – и нет драко, словно и не было его здесь вовсе.
Столбы медленно оседают. Три холмика напоминают о них. Лимм проводит пальцами по запястью, останавливая кровь. Затем оборачивается к Леррану. Вместо лица у него – жуткая уродливая маска да выпученные безумные глаза.
– Я дома! – хохочет он, раскинув руки и растопырив пальцы, что напоминают когти огромной птицы.
Смех резко прерывается. Лимм опускает лицо. Глаза его налиты кровью. Тяжёлые веки с редкими ресницами воспалены.
– А ты пошёл вон, мертвец!
Он взмахивает посохом, словно хочет ударить. Лерран инстинктивно пытается отклониться, но деревянное тело не слушается, падает, падает, проваливается куда-то сквозь воздух.
Свист, рёв, кровавый сироп, заломленные неестественно руки…
– Доигрался-ался-ался!
– Как жаль-аль-аль.
- Не доиграли-али-али.
Озёрные шептуны живут в его голове. Грызут его мозг. Съедают разум. Забирают сознание.
Сироп неожиданно кончается, воздух становится прозрачным, лёгким и разреженным, как высоко в горах. Лерран силится вздохнуть, но дышать нечем. В голове мутится, темнеет, свет гаснет в глазах.
«Я мертвец», – успевает подумать он перед тем, как бездыханно упасть со всего маху на жесткую песчаную твердь.
Глава 31. На поиски логова твари. Дара, Ренн, Геллан
Дара
Кажется, я чуть сознание не потеряла: зашумело в ушах, меня покачнуло, и если бы не Геллан, я, наверное, тоже распласталась бы по мостовой. Но он рядом, мой золотоволосый рыцарь, его руки удерживают и мешают скатиться в пустоту или истерику.
Я вижу, как возле Милы появляется Айболит, трогает девчонку за лицо, проводит лапкой по груди.
– Всё нормально! – кричит он, обернувшись к нам. – Она просто испугалась, не выплеснулась!
Я обмякаю мешком и размазываю слёзы, всхлипываю и прячу зарёванное лицо где-то в геллановом боку. Он осторожно обнимает меня за плечи – и я утыкаюсь в него сильнее, слышу, как бьётся его сердце.
Мне стыдно за эти слёзы: все молодцы, а я опять облажалась. Пользы от меня никакой, одни хлопоты и неприятности. Геллан чуть не погиб, спасая меня.
– Перестань, – шепчет он, и губы его касаются моей макушки. – Всё не так, глупая.
Но куда там перестать: я злюсь и не могу остановиться.
– Отпусти её, Геллан, – слышу властный бархат – и опора исчезает. Жмурюсь изо всех сил, закрываю лицо руками. Стыдоба какая… Сейчас все увидят зарёванную Дару, слабую, никчёмную девчонку.
– Посмотри на меня, Дара, – этот голос подчиняет, гипнотизирует, но я сопротивляюсь изо всех сил, мотаю головой. – Убери руки и посмотри на меня! – воркует Айбин. Как в этой мягкости уживается несгибаемая жёсткость?
Нехотя убираю руки, судорожно выдыхаю, шмыгаю носом и обречённо открываю мокрые глаза. Смотрю в его глаза – переспелые вишни, что способны затянуть и уничтожить, лишить воли. И от этого ещё гаже на душе.
– Ты спасла меня, – говорит кровочмак. – Если бы не ты, я никогда не выбрался бы из чрева твари. И ушёл бы вместе с ней в Жерель.
Он молодец. Нашёл, чем утешить, но я ему не верю. Айболит гортанно смеётся и смотрит на Геллана.
– Какое беспросветное упрямство! Она с голыми руками кинулась на это чучело, распанахала его, замедлила, помогла Ренну забрать мальчишку, а теперь рыдает, считая, что ничего не сделала.
– Врёшь ты всё, – бурчу, вытирая лицо. Слёзы уже не текут, а в груди становится легче.
– Кровочмаки не лгут, – говорит Геллан. – Могут не говорить правды, но лгать не станут, иначе теряют дар распознавать ложь в других. Мера честности должна быть идеальной, иначе нет в ней смысла. Искажается предназначение.
– Собираемся и уходим, – командует Ренн. – Мальчишка напуган и мёрзнет. Едем к своим, а с утра решим всё остальное.
Я молча поднимаюсь. Геллан, как тень, рядом. Айбин рядом.
– Спасибо, – бормочу я, не поднимая глаз. Успокоиться успокоилась, а стыд никуда не ушёл. Вот зараза.
Мила очнулась. Улыбается счастливо. Геллан бережно кутает её в одеяло и подсаживает на Савра. В другое одеяло упаковывают спасённого мальчика. Ренн забирает его с собой.
Наконец-то мы все успокаиваемся и, не спеша, возвращаемся на рыночную площадь. Там костёр, там нас ждут. Есть еда. Самое страшное сейчас – это голод. Меня скручивает так, что темнеет в глазах, живот предательски бурчит, и, кажется, я бы слона съела, попадись он мне сейчас на вертеле.
Ренн
В мальчишке что-то есть – слабые стихийные всплески. Наверное, он сам этого не осознаёт. Впрочем, как и большинство особей мужского пола. Чтобы почувствовать силу, нужно пробиться через столетия беспросветной тупости, гласящей, что мужчины ни на что толковое не способны.
Ренн прижимает к себе худое тело. Малец уже не трясётся, успокоился и пытается прямо держать спину. Негоже мужу развешивать сопли, и сейчас, наверное, он стыдится своих страха и слабости, как и Дара. Ничего, главное – он жив, а остальное как-то переживётся.
Их встречали как героев. Выстроились в ожидании – натянутые струны женских и мужских фигур. Даже бывшая сайна поднялась: шатается, но стоит, тревожно вглядываясь в небо. Да, ей важно, чтобы вернулся назад финист, а на остальных – плевать. Ренн чувствует это, но его не задевает её полный эгоизм. Для Пиррии они ещё не друзья, а может, никогда ими и не станут.
– Тинай, – шепчут её губы, а в глазах такая боль, что Ренн невольно отворачивается.
Мальчишку бережно принимают руки Сая. Пацан недовольно вскрикивает, пытаясь вырваться и встать на ноги, но у мохнаток хватка железная – зря брыкается.
Ренн спрыгивает мягко и безотчётно ищет глазами ту единственную, кого хотел бы видеть сейчас. Но Алеста смотрит не на него. Она принимает в объятья Пайэля. Огромный кош прыгает ей на грудь и трётся довольной мордой о подбородок. В общем, всё правильно: кто дороже, того и встречают.
На какое-то время поднимается общий галдёж. Говорят все сразу и одновременно. Только Пиррия сидит немного в стороне от всех и молча перебирает дрожащими пальцами окровавленные перья на груди огненной птицы.
Тесной кучкой усаживаются у костра. Все без исключения. Здесь и Мила, наотрез отказавшаяся спать, и чужой мальчишка – Файгенн. Его рассказ краток и умещается в одну-единственную фразу:
– Ничего не помню, очнулся, когда вытащили меня из кокона.
