Порой казалось: Груан тоже любит её. Может быть, даже больше, чем люди, считавшиеся родными. Она была их жертвой, куском мяса, искуплением. Ни слёз, ни сожалений: оставили чудовищу как дань. На, ешь, только не приставай, не приходи, не пугай страшилками.
Собственно, Груан давно не навязывался людям. Жил своей жизнью и не хотел контактировать. Неохотно пускал путников, не всегда давал им спокойно пройти и выйти. Лес не обиделся, если бы однажды людишки перестали оставлять подношения. Но об этом знала она. Не знали перепичканные байками и страшными сказками жители близлежащих селений.
Груан принимал, но редко кого выпускал из своих объятий. Боязливые и беспечные лишались жизни. Осторожные уходили, когда наставало время. Ферайя выжила. Оставалось сделать два дела: провести путников и пристроить мшиста.
Ответственность давила на сердце. Если никто не захочет, мшист останется и вряд ли выживет. Она бы осталась вместо него, но Груану нужна новая игрушка. Он пресытился старой. Они изучили друг друга вдоль и поперёк. Груану наскучило её общество. А может, он как настоящий друг хотел для Ферайи большего. Гораздо большего, чем клочок земли без неба.
Она разговаривала с ним и принимала знаки: кожей, глазами, чувствами. Так давние любовники, научившиеся общаться без слов, понимают обоюдные желания.
Груан знал её тайну и нередко бессовестно пользовался этим. Она прощала. Потому что и он прощал ей острые стрелы и безжалостную сталь стило. Наверное, уважал её желание выжить. Наверное, поэтому решил отпустить, когда подошёл срок.
Дара
На рассвете хочется спать. Особенно, если сна – всего-то пара-тройка часов. Кажется: только закрыл глаза – и уже пора открывать. Я привыкла. Встаю безропотно. Плещу в лицо ледяной водой. На какое-то время это помогает.
Да уж, это не дома, когда можно возмущаться и натягивать одеяло на голову. Даже стыдно вспоминать, какие концерты я закатывала маме, когда она будила меня в школу. Здесь нянек нет. Да и не могу я вести себя, как свинья. А дома могла – запросто. Вот они, двойные стандарты.
В последнее время часто сравниваю себя там и здесь. Часто вспоминаю родителей. Иногда мне кажется: той жизни не было, слишком далеко всё и нереально. И, сравнивая, я прошлая не нравлюсь себе теперешней. Какая-то взбалмошная пустоголовая дурында, любительница делать всё наперекор, спорить без конца и искать виновных в окружающих.
Когда меня накрывало подобными мыслями, хотелось спрятаться, закрыть лицо руками, малодушно думать, что это не я, а кто-то другой. Но я научилась смотреть в лицо стыду и правильно оценивать собственные поступки.
– Главное, что ты поняла, – успокаивает Геллан.
Блин! Что ж они все такие проницательные! Тут перед собой стыдоба, а теперь ещё хуже от мысли, что он всё «прочитал». Хочется сказать что-нибудь резкое, вскочить на Неваляшку и мчаться сквозь непролазные дебри.
– Я скучаю по твоему смеху и задору, – признаётся он тихо, и я чувствую, как обдаёт жаром щёки.
Мы бредём гуськом вслед за Ферайей. Она как маяк – впереди. Следом за ней – фургоны и повозки, а потом – люди и нелюди. Все, кроме Айбина и Милы. Мы с Гелланом и Сандром – последние.
Передо мной переваливается с лапы на лапу Йалис. Он без конца оглядывается, словно проверяет, не потерялась ли я. Со вчерашнего дня я не слышала от него больше ни слова. Интересно, почему он не разговаривает? Может, у него, как и у всех малышей, слишком мало слов в запасе?
Мшист весело фыркает и обжигает меня золотом из-под щетинистых ресниц.
– Подслушиваешь и смеёшься? – ворчу, но не обижаюсь. Он забавный: хочется улыбаться ему в ответ.
– Да! – выдаёт он лукаво и продолжает путь.
Наверное, мы расслабились. Слишком спокойно вокруг. А ещё чувства притупляются, когда ты знаешь, что не нужно особо напрягаться: кто-то делает это за тебя.
Ферайя идёт, не оборачиваясь. Осторожно и легко. Вероятно, поэтому кажется, что путь безопасен, не таит пакостей и ловушек. И только ты так думаешь, как всё летит в тартарары.
Она на какой-то миг вырывается вперёд. Ненамного – всего-то на два-три метра. Идёт, низко наклонив голову, словно приглядываясь и принюхиваясь. Сосредоточенная и погружённая в себя.
– Ферайя! – встревожено выкрикивает кто-то впереди, но она не оборачивается, идёт, как и шла. Резко тормозят лошади, что тянут повозки и фургоны. Пятятся назад от страха.
– Ферайя, сзади! – это голос Сая.
Мы ускоряемся, несёмся вперёд, обгоняя застывших людей. Нам не видно, что случилось. До тех пор, пока над фургонами не появляется толстый корявый ствол. По крайней мере, мы так видим.
Это что-то страшное и необъятное, слишком большое. Его не обхватить, наверное, и пятерым.
Ствол начинает преображаться – расширяться кверху. Он теперь похож на гидру, кальмара с толстыми щупальцами. Или на цветок с мясистыми лепестками, что, раскрываясь, закручиваются книзу красивыми спиральными окружностями.
Оно меняет цвет – от изумрудного к лазурному с вкраплениями чёрного. Блестит влажно и светится перламутровыми переливами. Наверное, это красиво, но нам не до любования. Мы понимаем, что не успеваем.
– Ферайя! – кричат почти все на разные голоса.
И я вдруг понимаю.
– Она не слышит.
Молнией проносятся в мозгу видения: вот она странно шагает, стараясь хотя бы краем глаза видеть нас. Вот она спит и не отзывается на зов, когда её будят. Вот почему разговаривает странно.
– У неё нет слуха. Глухая, – шепчу я и делаю отчаянную попытку мчаться быстрее, чем могу.
И тут вверх взлетает птица. Не финист, нет. Вначале я даже не понимаю, в чём дело. Настолько всё стремительно и неожиданно.
Огромная, красивая птица.
– Сова? – спрашиваю, не веря глазам, а затем верещу, срывая голос: - Сай! Это Сай!
Он кидается на выросшее из земли чудовище, рвёт его острыми когтями и клювом. Наверное, у необъятного монстра – очень тонкая и чувствительная шкура: кожа легко слезает продольными клочками. Чудовище издаёт низкий звук, от которого дрожит земля.
В этот же миг Ферайя оборачивается. В её руках – лук и стрелы. Она в развороте прыгает высоко. Вероятно, знает, куда целиться, потому что ей хватает двух выстрелов. А может, когти лео и махи довершают дело: Вуг и Раграсс смогли подобраться близко. Правда, смотрится со стороны это ужасно: крохотные мохнатки перед исполином.
Чудовище скользит вниз, под землю. Миг – и только взрыхлённый круг указывает на то, что здесь только что чуть не случилась трагедия.
Я вижу, как оборачивается Сай.
– Полный оборот, – потрясённо выдыхает Геллан, и я понимаю: случилось что-то необычное. Он смотрит на меня потемневшими глазами и поясняет: – Мохнатки давно оборачиваются только на половину. Только верхняя часть. А здесь – полное преображение, Дара! Полное! Как когда-то!
