– Вы спасли меня, чтобы сделать своей пленницей?
О, как заговорила! А голос! А интонации! Арктический холод, рокот гор – аж мороз по коже пошёл. Я оценила, да. Только я не зеосская поклонница, чтобы падать ниц только от звука её небесного голоса.
– Вы забрали меня прямо с подмостков. Есть обязательства перед городом, дела, которые надо завершить.
– Ложь, – мягко отозвался из тьмы Айбин. Нотта вздрогнула.
– Там мои люди, меня будут искать! Что непонятного? Я слишком известна, чтобы бросать на самотёк тех, кто мне доверился!
– Ложь, – с наслаждением смаковал единственное слово кровочмак.
Я видела, как подтряхивает Нотту. Как сердце её бьётся быстро-быстро, отчего дрожит ямка под горлом. По её лицу снова промчались табуном сотни чувств и эмоций. Кажется, она готова была заплакать, но сдержалась. Дышала часто и сглатывала, будто в гортани застрял пароход.
Она устало прислонилась к фургону.
– И, тем не менее, я должна уйти. Он погибнет, если я не вернусь. Или случится непоправимое, – Нотта выпрямилась, расправила плечи и твёрдо посмотрела мне в глаза. – Там, брошенный и спрятанный, остался ребёнок. Поэтому я должна вернуться.
– А вот это правда, – проворковал Айбин и показался из темноты. – Но одной тебе всё равно нельзя бродить по городу, где тебя почему-то хотят убить. Причём убить – не просто лишить жизни, а лишить мучительно и долго. Вряд ли тебе целились в горло. На стило – очень интересный яд, вызывающий бред и видения, некие предвидения и нередко – предсказания будущего.
Очухавшись от раны, ты невольно рассказала бы тем, кто рядом, о своих странных снах. И тебя обязательно подтолкнули к определённым событиям.
Ты стрела в чьих-то коварных руках, Нотта. Стрела с удивительным голосом. Это как-то связано одно с другим, но ты не хочешь понимать, что обречена. Не сегодня так завтра тебя используют. И ничем хорошим это не закончится.
Айбин говорил резко, метал слова, словно камни, и они попадали в цель. Нотту шатало из стороны в сторону, как пьяную.
– Что же мне делать? – в голосе не слышалось страха – только отчаяние.
– Немного подождать. Тебе нельзя идти одной. Вообще стоило бы упасть на дно и затаиться, но ребёнок – это меняет дело. Ты могла бы сказать, где он, и кто-то забрал бы малыша без лишнего шума.
Нотта побледнела так, что мне показалось: вот сейчас она грохнется в обморок.
– Нет! – крикнула громко. Такой голосище – верный способ попасть в неприятности: её за три километра слышно. – Я должна сама, – сказала тише, но я поняла: она что-то скрывает. Что-то непонятное в её истории. Какая-то тайна с не очень хорошим запахом.
– Нет так нет, – произнесла я миролюбиво. – Лучше Геллана вряд ли кто справился бы с любой задачей, но сейчас он ранен. Поэтому либо Сандр, либо Ренн. А можно и того, и другого взять для надёжности.
Нотта обречённо кивнула и сползла вниз, села прямо на стылую землю, опираясь спиной о фургон. Нет, с ней явно что-то не то творилось, но забивать голову её поведением мне не хотелось. Если бы не Айбин, я бы, наверное, отпустила её к чертям собачьим. Не хватало только ещё возиться с истеричными певичками. Но Айбин знал что-то, чего я не понимала, поэтому лучше прислушаться к нему и сделать так, как он считает нужным.
Нотта
Она так и не поняла, почему убежала вместе с ними. По-настоящему даже испугаться не смогла сразу. Липкими щупальцами страха накрыло, когда мчались по тёмным закоулкам.
Какое-то непонятное оцепенение. Стакер и девчонка, отравленное стило, таинственный кровочмак с наглыми глазами, совершенно непокорными движениями и непочтительными разговорами.
Затравленные, влачащие существование кровочмаки так себя не ведут. Слишком свободное поведение, выходящее за рамки существующих порядков.
Она не осуждала, нет. Не могла осуждать, но не могла понять странной компании, с которой свела её Обирайна.
Нотта всегда была осторожной. Замкнутой молчуньей, которой хорошо наедине с собой и собственными мыслями. Она не любила толпы, скопище народа, душные помещения, крытые повозки.
Ей нравилась природа и солнце. И уединение, подальше от всех, подальше от суеты, громких звуков и смеха, ненужных жестов и прикосновений.
Подставлять лицо солнцу, слушать говор природы – шум ручья, пение птиц, движение воздуха – нет ничего слаще для неё. Но жизнь приготовила ей другую участь, подарив сильный дар, который не мог жить в тишине.
Она слышала музыку, сколько помнила себя. Звуки лились отовсюду, заполоняли душу, бились в голове, расцветали в сердце узорами. Нотта ловила их всем телом, они врастали в кожу, въедались цветными лентами, дрожали на ресницах всполохами и рождали образы, слова, мелодии, что, рвались наружу, на волю, просились раствориться в пространстве.
Она чувствовала дрожь в горле, вкус нот на языке, и когда молчать становилась невмоготу, вдыхала в лёгкие воздух и пела. В звуках жила её сила, развивался её дар, и ещё девчонкой она понимала, что умеет завораживать, заставляет останавливаться, прислушиваться к себе.
Нотта прошла сложный путь. Её дар не терпел одиночества, к которому стремилась её душа, и поэтому ей приходилось делать шаги, преодолевая робость, зажатость, удушливую стеснительность.
Когда она пела, всё становилось проще: стоило только звукам вырваться, как уходили куда-то далеко-далеко шум толпы, выкрики восторга. Тело становилось послушным и умело двигаться, живя собственной жизнью в такт великой музыки.
Менестрелями становились мальчики. Великими певцами и сказителями – юноши и мужчины. Даже в эпоху всесильных ведьм музыка оставалась в плену мужской силы. Лишь единицам удавалось нарушить извечный порядок, протягивающий руки ко временам драконов.
Над ней смеялись и удивлённо пожимали плечами. Дрожали от её голоса, но никогда не верили, что из этого что-то получится. Но она не сдавалась. Рано ушла из отчего дома, чтобы учиться. Потеряла семью, чтобы обрести себя.
Нотта возводила храмы собственной веры и постепенно собирала прихожан, что шли за ней, очарованные силой и красотой её дара.
Нотта добилась успеха: её встречали как королеву. Слава, будто неукротимый пожар неслась впереди, заставляя томиться ожиданием тех, кто слышал о ней или хоть раз слышал её голос.
Нотта создала первую певческую обитель для девочек, а затем ещё и ещё – в разных городах. Она отбирала лучших учителей, ломала скепсис мужчин-сказителей, заставляя прислушиваться к себе. Её уважали. Ею восхищались. Её любили слепой фанатичной любовью.
Поклонники и влюблённые. Жаждущие прикоснуться хоть на миг.
– Ты как дурманное зелье, – говорил ей Вран, – опьяняешь, околдовываешь, вызываешь привычку. Тебя хочется слушать ещё и ещё, и нет противоядия, нет сил разорвать путы, избавиться от зависимости.
