Сегодня я вспомнил и ощутил вкус другой энергии. Сладкий пончик, купленный Ренном. Ничуть не хуже крови. И небо не разверзлось. И ни одна ловушка не сработала. И пончик я принял из других рук. Не из твоих, Дара.
Дара глухо вскрикнула.
– Ты же мог погибнуть!
Айбин неловко покрутил головой, словно у него затекла шея.
– Я… кажется, плохо соображал тогда. И Ренн почувствовал, что я хочу. Сам пошёл и купил. Я принял, не подумав. Ренн ведь тоже некоторым образом связан со мной после фальшивой печати.
До войны маги и кровочмаки дружили. Мы становились братьями по духу, как две половинки целого. Это позже война вплела нити ненависти, а созданные магами печати навсегда убили всё хорошее, что было между нами. Но «навсегда» слишком сильное слово, как мне кажется. Никогда не бывает навсегда, если не всё ещё потеряно.
Геллан вдруг ощутил грань доверия. Пульс откровения, что сейчас бился в ночи неровными толчками обнажённого кровочмаковского сердца. Очень тихо вокруг, до звона в ушах.
Он видел, как дёрнулась Дара в порыве обнять Айбина, но остановилась, понимая, что кровочмак не готов к жалости. Рядом вздохнул Йалис. Мшист не спал, хоть и делал вид. Раграсс стоял изваянием неподалёку, и билась в его лице горечь, созвучная Айбиновской.
Ночь стирала грани, прятала углы, обнажала скрытые нервы, объединяла и делала ближе. На шаг, на миг, на вечность. Разные и непохожие, они сейчас куда больше понимали друг друга, чем раньше.
Айбин потёр лицо руками. Тонкие красивые пальцы путались в шерсти, словно хотели содрать маску, навечно прилипшую к облику и не дающую рассмотреть самое главное.
– У кровочмаков очень редко рождались дети. Исключительное явление. Почти невозможное, – Айбин почти шептал, голос его срывался, ронял куски бархата болезненными, рваными клочками, как лепестки роз, опалённые неожиданным морозом. – Только от большой любви, и то не всегда.
Настанет день – и не будет больше кровочмаков первородных ни по отцу, ни по матери. Возможно, агонию немного продлят обращённые люди. Такое тоже возможно, хотя… это уже другая кровь, иные способности, новая ветвь, неловко привитая на могучее, но умирающее древо. Но однажды вымрем, исчезнем, растворимся в дорожной пыли Зеосса.
– Я не верю! – Дара упрямо сжала губы. О, Геллан знал это выражение лица. Упрямое, не желающее сдаваться. – Так не должно быть!
Айбин поднял глаза. Насмешка, смешанная с болью.
– Всё когда-то кончается, Дара.
– Ну, это мы ещё посмотрим, – её несокрушимостью можно убивать. Наповал. – Надо верить. Ведь родился же малыш Гай. Невозможное случилось.
У Айбина заблестели глаза и смягчилось лицо. Преобразилось, будто омытое изнутри светом.
– Невозможное дважды. Невероятное. Хочу услышать историю, что расскажет нам Нотта. Гай не мог появиться на свет никак. Не укладывается в голове.
– Интересно, почему? – Дарино любопытство разделяют все, но молчат, боясь спугнуть небывалое по мощи откровение. – Ты же сказал: от большой любви – вполне?
– Да. При определённых условиях: чтобы зачать ребёнка оба родителя должны быть в истинной ипостаси. У запечатанных в низшей форме нет шансов. Не представляю, как малыш появился на свет. Сорвать две печати и не попасться. Набрать силы, чтобы обратиться и зачать, а потом выносить ребёнка. На это нужно время – столько же, сколько вынашивают детей обычные женщины, здесь нет отличий. Без крови или другой энергии – невозможно. Одни вопросы и нет ответов. Но Гай существует, а значит случилось чудо.
Айбин умолк. Снова стало тихо. Так тихо, что Геллан слышал дыхание каждого из бодрствующих. Дара сверкала глазами и встряхивала головой. Он улыбнулся, поймав отголоски её рваных мыслей.
– Он прав, – тишина разорвалась неожиданно, но только не для него: Геллан ждал, когда очнувшаяся Нотта подаст голос. – Гай – чудо, взошедшее над Зеоссом. Никто не убедит меня в обратном. И я готова отдать жизнь, чтобы защитить его и встать на пути законов, предрассудков, людей и нелюдей – мне всё равно уже нечего терять.
– Никто из нас не потребует от тебя жертв, – проговорил Геллан. Спокойно и весомо, чтобы Нотта почувствовала: он не из тех, кто бросает слова на ветер. – Не для того я тебя спасал. Ты и малыш – под нашей защитой.
– Ты – да, – не сменила напряжённой позы взволнованная девушка. – Но вас много. Все ли смогут принять, понять и не предать?
– Все, – отрезал резко. – Просто поверь в невозможное, как Айбин.
Нотта судорожно перевела дух и опустила плечи.
– Наверное, вы странные. Не знаю, зачем вам это нужно – собирать чужие проблемы, спасать незнакомых женщин и прятать не свои тайны. Вероятно, я сбежала бы от вас при первой возможности. Со временем я научилась быть изворотливой и хитрой. Но я останусь. Доверюсь, насколько могу.
Нотта замолчала, давая понять, что приняла решение.
– И что же заставило тебя изменить мнение? – голос Айбина сочился привычной едкой иронией.
Сребловолосая дева облизала губы и метнула короткий взгляд в кровочмака.
– Небесная. Та, что изменит мир и исчезнет, пожертвовав собою ради равновесия.
Глава 16. Жизнь, смерть и время нянчить младенцев
Геллан
Ему захотелось встряхнуть Нотту. А лучше вбить её последние слова обратно, в глотку. Повернуть время вспять, вычеркнуть последние несколько мгновений.
Дара задохнулась и побледнела. Сникла, стала меньше, будто на плечи ей свалилось небо.
– Думай, что говоришь, – произнёс он холодно и стиснул челюсти, чтобы ненароком не натворить бед.
Нотта, хоть и нетвёрдо стояла на ногах, приняла вызов не дрогнув. Очень бледная, с синяками под глазами, руками-плетями – как душа только держится – она напоминала умертвие куда больше, чем когда-то Алеста.
– Ты не понимаешь, стакер. Это не выдуманные слова.
– Ты не пророчица, чтобы вещать. Даже они порой ошибаются, – он говорил сквозь зубы, боясь выдохнуть и превратить сребловолосую деву в кусок льда.
– Нет, не пророчица, – у Нотты повеселели глаза, засветились искрами. – Ты забываешь: я менестрель, хранящий в себе, как в огромном сундуке, легенды, поверья, былины, древние песни. Даже те, что исчезли или подверглись уничтожению после окончания войны.
Он не дал ей договорить, прервал откровения, что так и стремились излиться из Нотты, как подземный ручей, нашедший вдруг выход.
– Вот и держи свой сундук закрытым, чтобы ненароком не вытряхнуть из него сумятицу и лишние вещи, которые никому не нужны.
Нотта хотела возразить, поспорить, но открыла и закрыла рот, глядя, как шагнул Геллан к Даре, как закрыл девочку собой, прижал к груди, укрывая плащом, словно хотел спрятать от всего мира.
