Айбин оторвал взгляд и обратился к Нотте.
– Больше ты не будешь резать вены и поить его кровью, – Нотта хотела возразить, но он не дал ей и рта открыть. – Слушай меня, – властно завораживал кровочмак голосом. – Ты не будешь больше делиться кровью. Ни с ним, ни с кем другим. В этом нет нужды, Нотта. Ты ошиблась по неведению – в том нет твоей вины, но если хоть раз нарушишь запрет, – преступишь черту. Ты истощена. Ещё немного – и погибнешь или потеряешь дар. Надеюсь, ты поняла меня и услышала.
Нотта кивнула. Понимала: пребывает в некоем трансе, но без тумана и сковывания воли. Лишь строгий приказ. Так мог разговаривать с нею отец.
– А как же он? – спросила всё же, сглатывая набежавшие слёзы.
– Гаю не нужна кровь, и по незнанию ты чуть всё не испортила. Но, слава старбогу, всё ещё поправимо.
– Старбог? – Нотта отшатнулась, как от удара.
Айбин скривился в гадкой улыбке.
– Какие мы нежные. Как прятать ребёнка-кровочмака – так это в порядке вещей. Как поить его собственной кровью, нарушая все мыслимые и немыслимые законы, – так не моргнув глазом. А при имени истинного бога – пугаемся и изображаем ужас. Не поздно ли играть в добропорядочную ведьму Зеосса?
Нотта зябко поёжилась и спрятала глаза. Помолчала и согласилась.
– Да, ты прав. Поздно. Я преступница, но воспитывалась, как положено, поэтому не могу вот так сразу цинично попирать принципы, на которых выросла.
– Неправильный ответ, – голос кровочмака рубил под корень. Хотелось спрятаться или упасть на колени, закрывая руками голову. – Никто и никогда не должен заставлять тебя делать или говорить то, чего не приемлет твоя душа. Никто и никогда не должен ломать тебя, Нотта. Никогда не чувствуй себя виноватой, если понимаешь, что поступила правильно. Не оправдывайся, не подчиняйся, умей настоять на своём.
– Я не боец, – прошептала, чувствуя, как льются ручьями слёзы по щекам. – К тому же я чувствую вину.
– Ты не боец? – кровочмак иронично изогнул бровь. – Ты, сумевшая покорить толпы при робости души? Ты пошла против правил, стала певицей, менестрелем, сказительницей – первой женщиной-музыкантом среди надутых мужиков, что считали музыку собственным достоянием. Ты сделала многое, что не вписывается в рамки, рвала косность, рушила вековые запреты. И ты сейчас говоришь, что не боец?
Ей хотелось спросить, откуда он всё это знает, но не посмела. Вряд ли кровочмак следил за ней и входил в число поклонников, коих на Зеоссе – великое множество.
– Я постоянно преодолеваю себя. Робкая и нелюдимая. Не очень уверенная, любящая одиночество и места, где можно спрятаться от всех. Отшельнице достался слишком тяжёлый и шумный дар. И я живу с этим, балансируя на грани. Вряд ли тебе понять, что я чувствую.
Он смотрит ей в глаза. Тёмный тягучий мёд вспыхивает янтарём и затягивает в свои глубины. Бесконечно мудрый и усталый взгляд, впитавший в себя ход времени и дыхание столетий, очень древнего существа. Улыбка чертит плавные изгибы на его губах.
– А ты думаешь, бойцы – это только те, кто бесстрашно рвутся в бой, не ведают страха и без конца спешат совершать подвиги? – она именно так и думала. Кровочмак, видимо, думал по-другому. – Боец добивается поставленной цели. Он может сомневаться, страшиться, терзаться, но ничто не заставит его отступиться. Ты как раз такая. Другая на твоём месте бежала бы от опасного младенца, подхватив юбки. Ужасаясь и трепеща, боясь нарушить правила и законы. Ты поступила по-другому.
– На то были причины, – покачала головой с грустью. – Это… не подвиг. Обстоятельства. Так случилось и сложилось.
Он снова иронично улыбается, этот неудобный, как тесная обувь, кровочмак.
– А только так и происходит. Обирайна ставит нас – людей и нелюдей – перед выбором. И в зависимости от того, как мы поступаем, выясняется, на что мы способны. Предать или закрыть собою. Смалодушничать, или, поборов страх, поступить по совести. Защитить или равнодушно пройти мимо. Струсить или принять бой.
И Нотта наконец поняла, что хотел сказать Айбин.
Совсем не обязательно быть храбрецом, чтобы стать героем.
Не нужно быть смелым, чтобы однажды спасти невиновного.
Нет нужды сливаться с толпой, чтобы делиться с нею своим даром.
Можно не быть сверхчеловеком. Не доставать до звёзд. Не повелевать мирами. Не быть вожаком. Не командовать. Не властвовать. Не иметь сильных рук или ног, могучего тела или гениального ума.
Ничего не нужно, чтобы делать простые, но правильные поступки.
Достаточно просто иметь неравнодушное сердце в груди.
Глава 17. Сблизиться, чтобы отдалиться
Лерран
Он очнулся первым. Левое плечо дёргало, разрывало от боли. Перед глазами мельтешили чёрные мухины, горло саднило, будто туда натолкали горячего песка. Хотелось пить. Тошнило. Хотелось закрыть глаза и провалиться в марево небытия.
Лерран пересилил себя, сел, пошатываясь. Наткнулся взглядом на Леванну Джи. Девушка лежала ничком, не подавая признаков жизни. Он тронул её за плечо.
– Эй! – позвал тихо, морщась от боли в горле. Леванна не отозвалась. Рука её упала безвольно, как кусок сырого мяса, – шлёпнулась о песок.
Лерран вдруг почувствовал, как похолодели пальцы, покрылись липким потом – противным и вязким. Захотелось вытереть их хоть о штаны. А лучше – вымыть. Долго-долго плескаться в воде, пока не уйдёт дрожь.
– Очнись! – он уже кричал, но голос не слушался. Тряс её, как голодный – дерево с плодами. Она болталась тряпкой в его руках и не отзывалась. Лерран ругался сквозь зубы, рычал что-то нечленораздельное и лихорадочно пытался вспомнить, чему его учили.
Когда-то и у него была муйба, что бы там ни говорила Пиррия. Правда, он пытался вычеркнуть тот период из своей жизни и головы, но вот, поди ж ты, – настал момент, когда пришлось напрячься.
Он знал, как делать гадости, мастерски применял запрещённые знаки и приёмы, разрабатывал тактики, чтобы получить желаемое, умел убивать. Не ведал только, как возвращать к жизни.
Он, запинаясь, бормотал слова. Напрягался в попытках вспомнить. Неумело складывал пальцы, пытаясь начертить знаки. Что-то всплывало в его голове – тёмным облаком, разрозненными фрагментами, но никак не хотело соединяться в нужные комбинации.
В какой-то момент Лерран сдался. Замер, борясь со слабостью. Плечо разрывало от боли, мир плыл и растекался грязными пятнами. Он взял Леванну на руки, качал как ребёнка, прижимая её голову к здоровому плечу.
Неловко погладил девушку по лицу и почувствовал зуд в пальцах. Встрепенулся, прикрыл глаза. Руки, оказывается помнили. Делали пассы, шарили по телу – вверх-вниз, по кругу.
Он вздрогнул, услышав вздох. Боялся приподнять веки. Леванна слабо провела ладонью по его щеке и сжатым губам, и Лерран перевёл дух.
