Гай переводил взгляд с меня на него. Хотел что-то ответить, но Геллан не дал: ловко выхватил малыша из моих рук и, убрав тёмный локон с белоснежного лобика, прикоснулся пальцем к изящному носику.
– Боюсь даже представить, сколько сердец ты разобьёшь, когда вырастешь. У девушек нет ни единого шанса.
Они улыбались так, что сжималось сердце в груди. На то, как эти двое прижимаются лбами друг к другу, можно смотреть вечно.
– Гай так похож на маленькую Милу, – доверчиво приоткрылся Геллан. – Она в его возрасте была такой же – тёмнокудрой и улыбчивой. Глаза только голубые.
– Кровочмаки почти все темноволосые, – зачем-то проворчал Айбин. – Особая отличительная черта внешности. Без всякой там пестроты, цветных прядей. Именно поэтому нас легко распознавали в прошлом. Это как зелёные волосы у деревунов.
– Я нашёл проводника, завтра на рассвете отправляемся в путь, – сказал Геллан, оторвавшись от малыша. Он смотрел мне в глаза, и что-то было в его взгляде, от чего я напряглась.
– Что-то случилось? – спросила осторожно. Геллан отдал Гая Нотте и опустил глаза.
– Город взбудоражен. Волнами идут разговоры о Поцелованном солнцем и Сошедшей с неба. А ещё ищут пропавшую певицу. Нам придётся менять внешность. Наведу морок на себя и попрошу, чтобы отвели глаза от Нотты. Иначе мы не выйдем спокойно ни с одних ворот Бергарда. Именно поэтому выезжать лучше в рассветных сумерках. Меньше соглядатаев да праздно шатающегося народа.
– Проводник-то хоть хороший?
Он что-то не договаривал – я видела. Или чувствовала. Это как моя мама про папу говорит: «Знаю, как облупленного». Вот и так же.
– Хороший, – Геллан всегда умел собою владеть. По голосу не вычислишь. Но я решила не делать вид, что всё в порядке.
– Тогда что тебя напрягает? Только не рассказывай о толпах, ищущих нас по всему городу.
Геллан поднял глаза. Сжал челюсти. Ну да. Побольше суровости и губы кирпичом.
– Завтра узнаешь, – сказал тихо-тихо. Ещё бы по сторонам оглянулся, посмотреть, никто ли не услышал. Но удержался. Стойкий Геллан.
– Почему не сегодня?
– Потому что завтра.
И он поспешно ушёл. Удрал! Я ошарашено смотрела ему в спину, не понимая, что его укусило. Вот так номер!
– Что за тайны мадридского двора? – пробормотала ему вслед. Он никогда себя так не вёл.
– Узнаем, – сладко пропел Айбин. Кажется, он упивался ситуацией и вообще после появления Гая раскрепостился, стал более смелым и заметным, что ли. Будто скинул невидимые путы. – Некоторые вещи, Дара, лучше узнавать позже.
Так-то оно так. Только как бы теперь дожить до утра? Любопытство сжигало. Хотелось догнать Геллана и припереть к стенке. Но я только вздохнула.
– Ладно. У нас ещё история от Нотты не рассказана. Тем и утешимся. А то слишком много новостей и впрямь нехорошо. Сегодня всё, а завтра пусто. Пусть будет так.
Нотта
Она чувствовала себя… странно. Внутренняя потребность к одиночеству, врождённая нелюдимость диктовали спрятаться подальше, избегать людей. Они чужие, незнакомцы, с которыми никак не хотелось контактировать. Но, признавая собственную обособленность и настороженность к тем, кого она не желала впускать в свой мир, не ощущала неудобства.
Будто знала их давным-давно, но забыла, а теперь приходилось вспоминать. И, как бы Нотта ни сопротивлялась, через себя ей переступать не приходилось.
Никого не удивило её появление. Никто не высказал недоверия или подозрения. Приняли как должное внезапное появление и её, и малыша Гая. Это удивляло. Словно попала в иное измерение.
Долгие месяцы Нотта прятала Гая, тревожилась, пыталась сохранить его тайну, а здесь никто и не понял, что мальчик отличается от других детей. А если и поняли (а некоторые уже и знали), то приняли спокойно.
Было от чего рассматривать окружающих широко открытыми глазами. Странная компания. Большая и разношерстная. Разные. И не понятно, что их объединило.
Нотта смогла уловить главное: нет опасности. Где-то там, возможно, рядом, она есть. Притаилась, оскалила зубы и ждёт, чтобы впиться острыми клыками. А здесь – тихий оазис, возможность спрятаться, а позже – исчезнуть на некоторое время от всех.
Невозможно уйти навсегда. Но если дана передышка, почему бы ею не воспользоваться?
Она ревновала Гая. Сильно, страстно, как может делать мать, родившая дитя и не желающая делиться любовью сына к окружающим. Нотта была не готова к тому, что ребёнок, живший в изоляции и не знавший других людей, легко пойдёт на контакт с каждым, кто протянет к нему руки. Да что там: мальчишка сам тянулся ко всем.
Предательство – вот что ощущала Нотта. И неожиданное открытие – малыш умеет разговаривать – неприятно поразило её. С ней он изображал несмышлёныша.
Душила обида. Хотелось по-детски крикнуть: «Я тебя кровью кормила, а ты!..» Останавливало многое. Гай не её сын. Отдавая бескорыстно, неправильно требовать что-то взамен. Её малыш счастлив – этому надо радоваться, а не страдать.
– Не переживай, – ободряюще пихнула её плечом Небесная. Наверное, у Нотты страдания на лице написаны. Но сейчас нет сил спрятаться, разгладить черты и сделать вид, что всё в порядке. – Завтра мы вырвемся из этой клетки – и станет намного проще. Ты привыкнешь. Мы не страшные.
Нотта покачала головой.
– Рано или поздно придётся возвращаться. От Обирайны не убежишь.
Дара присела рядом, расплетала и снова заплетала кончик косы, смотрела по сторонам, наблюдая за движением у возов.
– Рано или поздно всем придётся вернуться. Кому куда, – тихо сказала девочка и неопределённо махнула рукой. – Думаешь, все мы собрались здесь в едином порыве? У каждого есть свои дела. Я так вообще из другого мира сюда попала. Но раз нас столкнули, значит для чего-то. Может, та же самая Обирайна. Лучше не думать об этом, а идти вперёд. А там как-то оно прояснится.
Я помню твои слова, – она посмотрела Нотте в глаза, отчего стало неуютно и захотелось опустить взгляд. – Ты не первая талдычишь, что Небесная исполнит предназначение и «исчезнет», а может, умрёт. Я бы, наверное, бежала, куда глаза глядят. Или поискала, как домой вернуться. Только нет у меня этой возможности, понимаешь?
Я уже думала. Появись сейчас дверь, которая позволит уйти назад, я бы не ушла. Не бросила их. Вас. Нас. Это какая-то ответственность. Чувство, что без меня никак. И если я удеру, значит предам.
Нельзя жить только собой и требовать всё самое лучшее для себя. Я раньше этого не понимала. Мир крутился вокруг меня. Я – центр земли, пуп мироздания. Все мне должны, а я – никому ничего. Только брать и ничего не отдавать взамен. Тот же мусор вынести – проблема. Я, видишь ли, занята, а родители – нет. Обязаны.
Такая тоска прозвучала в голосе девочки, что Нотта содрогнулась.
