– Не можешь удержаться, да? Чтобы не вынуть из меня печень и не клюнуть в темя. Отдай дран, вор. Видишь, плохо мне.
– Хватит ворчать, – неожиданно отозвалась Алеста и присела рядом с Барком. – Сиди смирно, я покормлю тебя, раз уж совсем беда.
– Дикие боги! – осклабился философ и уронил голову на грудь, отчего чистые волосы мягкой волной упали ему на глаза. – Кого я вижу? Матушка вечная пришла покормить несчастного Барка с ложечки? Какая честь! Какая радость!
Алеста ловко заткнула ему рот едой.
– Я тебе не матушка – заруби на своём десять раз сломанном носу.
– Сломаешь ещё раз? – поинтересовался философ и жадно потянулся за следующей ложкой еды. Он хлебал горячий суп с наслаждением, постанывая от удовольствия и от боли в разбитых губах.
– Надо будет – и сломаю, – сурово свела брови Алеста.
– Доброта твоя, матушка, бесконечна, как круг, и вечна, как ты сама. Может, и выпить дашь бедному философу? Чтоб здоровье поправить?
Алеста не ответила и заткнула рот болтуну очередной ложкой с супом.
– Больше тебе выпить здесь не дадут, – припечатал Айбин, позволяя себе наконец-то расплыться в издевательской улыбке. – Привыкай, друг Барк. Твоё завтра уже пришло, и оно, увы, или к счастью, будет очень трезвым.
Философ обречённо вздохнул и закатил глаза.
– Иногда надо уметь проигрывать, – сказал он смиренно. – Иначе я бы никогда не стал философом. Кажется, пора знакомиться? Всегда рад видеть твою мерзкую рожу, Айбингумилергерз. Представь меня, пожалуйста, почтенному обществу.
Барк
Когда-то он поклонялся Старбогу и пережил войну, что изменила Зеосс, – откинула развитие на много шагов назад, стёрла прошлое и вложила другую жизнь в бесконечно меняющиеся ландшафты.
Обирайна обошлась с ним жёстко, посмеялась, и, сложись всё иначе, он бы не отказался пройти другой путь.
Ему удалось избежать времени, когда странствующих философов уничтожали только за то, что они знали правду и, не таясь, пытались рассказать её всем, кто готов был слушать.
В отличие от собратьев, капля магической крови сыграла с ним злую шутку, но зато он остался жив.
– Не спится? – Айбин, как и все кровочмаки, умел появляться бесшумно и неожиданно.
– Хочется надраться, – буркнул раздражённо, прикрывая глаза. Все уже спали, и только он сидел у почти затухшего костра, изредка подбрасывая сучья и грея озябшие ладони. – Тебя тоже он спас, да?
– Ты о ком? – мерзавец спрашивал, хорошо зная, о ком хотел поговорить Барк. Эта нить связывала их в прошлом и свела в настоящем.
– Черрон Дирайя. Непревзойдённый маг, великий глупец, шараканов идеалист, развязавший войну и изменивший Зеосс до неузнаваемости.
– Твой двоюродный брат, что свято верил: перевернув мир, он сделает его лучше.
Барк выдохнул облачко пара и посмотрел в ясное небо, где мерцали яркие звёзды.
– Скажи ещё, что простил его выходку, возвёл на пьедестал и трепетно вспоминаешь его имя, утирая слёзы экзальтированного восторга.
Айбин качает лохматой головой и перебирает пальцами шерсть на груди. Тяжёлые веки, как шоры, скрывают глаза. Если бы не это, Барк бы заметил боль.
– А ты до сих пор злишься? – в голосе Айбина звенит усталость. – За то, что он спас от смерти, оградил от унижений?
– Спас? Оградил? – в голосе Барка столько горечи, что хочется сплюнуть вязкую слюну. – Можно подумать, потом, через две сотни лет, я не прошёл чёрными тропами. Я ведь не меняюсь – ты знаешь.
– Но к тому времени изменился мир. Ушло одно, а то и два поколения людей. Тебя воспринимали как чудака и, судя по тому, что ты до сих пор жив, тебе либо бесконечно везло, либо ни разу не удалось достучаться.
Барк зло передёргивает плечами и кидается в атаку.
– Ты лучше расскажи, каково это – жить столетиями в теле образины и пресмыкаться за глоток крови?
– Непросто. Тяжелее, наверное, чем проспать двести лет, очнуться и, так ничего и не поняв, копить глупую обиду на человека, который давно топчет Небесный Тракт.
Барк издал глухое рычание и пнул полуистлевшее полено так, что полетели искры.
– Молодец, Черрон. Заварил кашу, оставил нас жить, а сам улизнул.
– Смерть не всегда трусость. Думаю, ты должен знать: он погиб от рук кровочмака. А я убил собрата по роду, потому что с Черроном мы были единым целым. Сейчас я думаю: мы остались жить, чтобы пройти долгий путь. Понять. Принять. И постараться изменить мир.
– Ты думаешь, это возможно? – Барк подавил хрип, желая скрыть боль. – Я пытался, честно пытался целых четыреста с лишним лет. Мне было бы проще умереть, наверное. Не раз жалел, что я не простой человек, которому отпущен гораздо меньший срок жизни, а нечто непонятное, застрявшее во времени. Капля магической крови и заклятье Черрона заморозили меня. Вечный мальчик, древний философ. Почти кровочмак, не знающий внешней старости. Зря вы спасли меня.
– Ничто не происходит зря. Скоро ты поймёшь. А теперь спи.
Айбингумилергерз мягко прикасается ко лбу Барка. Мужчина сопротивляется, но ему не справиться с магией первородных. Веки тяжелеют, тело цепенеет.
«Моё завтра пришло» – почему-то бьётся в голове мысль, и он удивляется ей, как чужой незнакомке, что прячет под плащом неожиданную надежду.
Глава 26. Начало конца
Лимм
Он дождался полной тишины. Обострённым слухом слышал, как двигаются слуги в замке, как постепенно замирает жизнь. Ночь сжимала в кулаке небесное горло и хохотала навалившейся тьмой. Укрывалась тучами, как одеялом, прятала звёзды под облачной подушкой и замирала, ликуя от вседозволенности.
Лимм поднялся на ноги. Тело горело, пело, плескалось энергией. Пора показать этому миру, чего он стоит. Пусть содрогнётся и примет дар его детища, проглотит огненный вихрь, что сожрёт его внутренности и посеет хаос. А дальше начнётся большая игра.
Он выехал из замка, управляя крепкими лошадьми. Нелюбимые им горы идеально подходили для осуществления планов. Нужно только выбрать ровную площадку, чтобы иметь возможность правильно направлять удары.
Внутри фургона – его детище и солнечные камни. Большие, замечательные солнечные камни. Сверкающие, сильные, мощные.
Это плато он присмотрел давно. Припорошенное снегом, почти ровное. Небольшое, но достаточного размера, чтобы уместить солнцеметатель – так он любовно называл машину смерти, что создал специально, лелея в голове тщеславные мысли о порабощении Зеосса.
Лимм не чувствовал трепета, когда уверенной рукой вкладывал первый камень. Не чувствовал злорадства или торжества. Он делал то, что должно. Без волнения и сомнений. Простая работа, и её нужно выполнить.
