Я вообще не могла к нему достучаться. Он словно коркой льда покрылся. Может, в том была и моя вина: это я кинула ему обвинения в лицо. В очередной раз попыталась переложить на его плечи всю ответственность, которую он и так тянул на себе, как бессмертный ишак.
Когда дорога притупила боль и покрыла пылью воспоминания, когда яркий образ изменившийся Офы, что пожертвовала собой, немного подёрнулся дымкой, я заметила нечто странное. Необъяснимое.
С той памятной ночи я не смотрела на корзину с землёй, куда я посадила семечко, вложенное в мою ладонь Офой. Забыла, не помнила, не обращала внимания. Как-то не до того было в постоянной гонке по пустынным дорогам Зеосса.
Помню, кто-то даже спросил о новом предмете, что появился в фургоне. Кажется, Мила. Но я только дёрнула плечом, буркнула, что так нужно, – и никто больше не приставал. Забытая корзина стояла в тёмном углу, как колыбель для младенца, о чьём появлении мечтали, но так и не дождались.
Не знаю, сколько прошло дней. Я заметила изменения утром. Проснулась и зацепилась взглядом за забытую вещь. Сложно сказать, что привлекло внимание. Я особо и не рассматривала эту корзину. Стоит и стоит. И земля в ней набросана комьями. Не ровняла я её и не ухаживала. Но там, по центру, появился кругленький бугорок. Как будто микроскопический крот решил выбраться наружу да так и не смог прорваться к воздуху. Аккуратная полусфера, не больше моей ладошки, если накрыть. Слишком ровная и гладкая.
И с того времени я потеряла покой и сон. Всё крутилась вокруг, рыхлила землю и даже поливала втихаря. Боялась только трогать это полукруглое вздутие. А оно день ото дня становилось шире и выше. И постепенно – тоньше. Бугорок стал похож на высохший лист, когда видны все прожилки – кружевная эдакая резьба, созданная природой. А между прожилками – прочная мембрана. Упругая и поначалу тёмная, она становилась светлее день ото дня, пока не превратилась в полупрозрачную. И тогда я смогла увидеть, что она скрывает.
– Геллан, – позвала я однажды. – Ты мне очень нужен. Прям очень-очень, – И взяла его за рукав, и потянула за собой, чувствуя сопротивление. Но фиг он угадал, что меня можно остановить или переупрямить. Я вела его, а он шёл, как привязанный. Молча залез в фургон и застыл рядом. Мы стояли на коленях перед корзинкой с землёй. Тишина дышала нашим дыханьем. Одним на двоих. В унисон. И я услышала, как рушится его ледяной панцирь. Дзынь – и опадает к ногам неровными осколками. Сотнями, тысячами ненужных иголок, что таяли и исчезали без следа.
– Что это? – спросил он шёпотом. Прерывистым и громким.
– Не знаю, – призналась и шмыгнула носом. – У меня безумная мысль, и я нянчу её, как младенца. Мне кажется, это Офа. Растёт там, внутри.
Геллан сжал меня в объятиях так, что я чуть не задохнулась. У него дрожали руки – и только так я поняла, насколько он взволнован.
– Ты не ошиблась, – голос Иранны – как гром среди ясного неба. Меня словно током прошило. Геллан, наверное, почувствовал её появление, поэтому не дёрнулся. Мы так и обернулись – вдвоём, как по команде.
– Откуда знаешь? – и снова эта дрожь в голосе. Смесь надежды и неверия.
– Деревуны – раса древняя. Как у всех древних, у них проблемы с деторождением. А когда такое случается, природа находит выход. Они перерождаются. Живут долго и проживают несколько жизней-циклов. От старости ли уходят, гибнут ли. Главное – оставить след. Посадить семя. Вижу, Офа успела.
– Не успела, – прячу я глаза. Она отдала мне. А я уж… вот. Догадалась, наверное. Она даже не просила.
– Никогда не слышал о таком, – потрясённо пробормотал Геллан, не в силах оторвать взгляд от кружевной полусферы.
– Потому что они никому об этом не рассказывают. Не делятся таинством. Разве что вот в таких исключительных случаях. И только с теми, кому доверяют безгранично.
– А ты откуда знаешь? – брякнула я, внимательно вглядываясь в Иранну.
Та лишь загадочно повела бровями. И тут я заметила, что у нас куча зрителей собралась. Почти все толпились у фургона, заглядывали внутрь. С жадным интересом вытягивали шеи. Как в жирафов не превратились – чудом, наверное.
– Ей нужен свет и воздух, – по лицу Иранны ничего не прочесть. – Вы же не хотите, чтобы дитя родилось слабым?
И мы с Гелланом, не сговариваясь, взялись за ручки корзины. Несли её бережно, почти не дыша, как самую великую святыню.
– Не очень хорошая идея, наверное, – пробурчала я, вдыхая морозный воздух. – И солнца уже нет. Вечер как бы.
– Не бойся. Защитный кокон возьмёт, что нужно, и не пустит лишнее. Мороз не страшен. И даже неблагоприятное время не важно сейчас. Только забота и любовь. Воздух и свет. Всего хватит.
Иранна бережно провела ладонью над кружевным куполом.
И тут случилось неожиданное. Глухо вскрикнула Когита. Сморгнула растерянно, а потом рухнула на колени.
– Прими дочь свою, мать Огня! – звонко, речетативом вывела маленькая девочка-философ и протянула вперёд руки. Мир вокруг, казалось, замер. Воздух задрожал от напряжения. А мы стояли и смотрели, как тянется она вперёд, всем телом. К Иранне. К странной муйбе. Она медленно разогнулась, нехотя отрывая ладонь от кокона. Выпрямилась и расправила плечи. Что плескалось в её глазах? Что скрывалось в плотно сжатых губах?
Она стояла так величественно, что люди и нелюди невольно сделали шаг назад. Отпрянули, как волна. Захлопал, вскрикивая, Тинай над головой. Бился финист, как будто о невидимую преграду, роняя огненные всполохи-перья. Завыла дурным голосом Пиррия и упала лбом в землю, теряя сознание.
– Геллан, что это? – намертво зажала я его ладонь в своей, но златоволосый бог только пальцами пошевелил, почтительно склоняя голову.
Иранна
Она не вздрогнула, услышав призыв. Не заметалась, как искры от ветра. Однажды это должно было случиться. В маленьком поселении никто и никогда не раскрыл бы её тайны. Но здесь, на дорогах Зеосса, всё намного сложнее. «Происходит то, что должно», – всплыли из тьмы слова, подчёркнутые красным. Рухнули внешние барьеры, и ей оставалось только принять действительность.
– Встань с колен, Когита, – приказала мягко и провела рукой, чтобы порвать невидимую грань, успокоить взбесившуюся птицу, что билась над головой, словно пойманная в сети. Капли крови из разбитой груди капали на твердь, и она не могла допустить, чтобы финист погиб. – Тинай!
Тоскливый клёкот был ей ответом. Финист опустился вниз и сложил крылья. Иранна погладила его по груди, залечивая рану. Слишком он впечатлителен для огненной птицы. Коснулась ладонью затылка Пиррии, пробуждая её от беспамятства. Начертила в воздухе знак, давая понять Юле, Нотте и Леванне Джи, что видит, слышит, принимает, но не ждёт от них склонённых до земли фигур. Ни к чему.
А затем схватила за свободную руку Дару. Тёплая ладонь. Не пламя. Какая хорошая чистая девочка. А может, это воздух Геллана гасит её порывы. Не раздувает, а успокаивает.
