Дело Квандта в этом смысле было типичным. В то время как промышленник работал в заключении над своими воспоминаниями, оба его адвоката, Герман Аллетаг и Экхард Кёниг, старались собрать для предстоящего процесса материал, снимающий обвинения. Сначала они посетили Элло Квандт, бывшую жену брата Вернера Квандта. Ее показания уже потому имели вес, что она была долгие годы подругой Магды Геббельс, крестной Гаральда Квандта и часто посещала дом Геббельса. Об определенной дистанцированности невестки Квандта от нацистского режима говорил тот факт, что в 1935 году она вышла из НСДАП, членом которой была с 1932 года. Насколько высоко, несмотря на это, Элло Квандт все же ценили Геббельс и Гитлер, после войны забыли, и членам суда это было неизвестно.
Элло Квандт, которая после поражения Германии жила в Мюнхене, 27 августа 1946 года дала под присягой подробные показания в пользу своего бывшего деверя, по формулировкам которых четко видна помощь адвокатов. В них говорилось: «С тех пор, как я познакомилась с д-ром Геббельсом (январь 1932 года), у меня была возможность видеть его политически враждебное отношение по отношению к д-ру Гюнтеру Квандту. Геббельс использовал любую возможность дискредитировать „ненавистного Квандта" и покритиковать его. Давление, которое мог оказать Геббельс на Гюнтера Квандта после захвата власти нацистами, достаточно часто намеренно им подчеркивалось. Это нашло свое практическое выражение в требовании вступить в партию, так как в случае отказа отец Гаральда, как неспособный к воспитанию, должен был бы расстаться с сыном».
С самого начала защитники Гюнтера Квандта старались выдать его вступление в партию в 1933 году как результат семейного давления. Элло Квандт могла это подтвердить собственными наблюдениями: «С начала супружеской жизни моей бывшей свояченицы с Геббельсом он фактически конфисковал Гаральда и таскал красивого, очень способного мальчика как игрушку с собой на собрания. Он относился к нему как к своему сыну, из которого хотел сделать настоящего нациста. При этом он действовал так вызывающе, что мне было больно: я знала, как это горько для моего деверя». Она также подробно рассказала, как Геббельс пытался отнять сына у Гюнтера Квандта: «Незаконное присвоение права принимать решения за Гаральда стало постепенно принимать ужасающие формы. Геббельс вообще решил забрать мальчика, чтобы воспитывать его в свое доме, в национал-социалистической атмосфере, полностью исключив влияние отца, который никогда не сделал бы из него нациста, так как сам был всегда противником этого режима».
Это ирония судьбы, что благодаря вмешательству Элеоноры Квандт, подтвердившей на суде неприятие Гюнтером Квандтом нацисткой идеологии, расплачиваться должны были именно Геббельс и его жена. Крестная сообщала, что идеологическое соперничество за Гаральда длилось годами, и фанатичный Геббельс в конце концов потерпел поражение. «Вопреки его стараниям влияние отца усиливалось, и Гаральд отдалялся от Геббельса и его мира. Геббельс разочаровался в Гаральде, и я часто слышала его грубые ругательства и тяжкие оскорбления, заставлявшие моего племянника защищаться. Юность Гаральда была отравлена этим ужасным конфликтом, но любовь и тяга к отцу оказались сильнее».
Гаральд Квандт письменно подтвердил адвокатам и суду показания своей крестной. Из британского лагеря для военнопленных в Бенгази он отправил в Германию в октябре 1946 года заявление, в котором говорилось: «Я никогда не был ни членом, ни кандидатом НСДАП. Отрицательное отношение к партии и ее организациям объясняется исключительно влиянием отца. Я мог себе это позволить, потому что меня как „пасынка д-ра Геббельса" не часто спрашивали о таких вещах».
Уже в сентябре 1946 года Гюнтеру Квандту было доставлено первое, еще почти не обоснованное исковое заявление. В нем его квалифицировали как «основного виновника» нацистского режима. Однако в это время еще не было ясно, какой суд будет заниматься делом Квандта — по месту проживания или по месту нахождения лагеря, где Гюнтер Квандт содержался после ареста. Его адвокаты сосредоточили усилия прежде всего на том, чтобы освободить своего доверителя из заключения. Сначала Квандта перевели снова в Гармиш. Оттуда 10 января 1948 года он написал в суд в Штарнберг. Предприниматель жаловался: «Я более полутора лет беспричинно нахожусь в заключении». Производивший оружие промышленник не постеснялся даже утверждать, что национал-социалистическое правительство «преследовало его долгое время самым тяжким образом» — высказывание более чем абсурдное.
В январе 1948 года Гюнтера Квандта выпустили на свободу. После того как было установлено, что делом будет заниматься суд в Штарнберге, промышленник поручил своему адвокату подать заявление о прекращении дела, начатого еще во время интернирования. Квандт заметил, что политические ветры за это время изменили свое направление. «Я думаю, что в сегодняшних условиях мне вряд ли доставили бы исковое заявление, которое было отправлено мне 25.09.1946», — писал он самонадеянно своему защитнику. Адвокат добился опровержения искового заявления: Гюнтер Квандт числился теперь не в группе 1 (главных виновников), а в группе II (изобличенных).
Адвокаты Квандта представили в прокуратуру и в суд множество заверений, равносильных присяге. Они даже разыскали одного еврея, сбежавшего из Германии в США, который в тридцатые годы был какое-то время заместителем директора заводов DSurener Metallwerke, относившихся к сфере влияния Квандта. Этот человек к тому времени был профессором физической металлургии и письменно подтвердил, что Гюнтер Квандт позаботился о «щедрой финансовой компенсации, которая существенно облегчила переезд моей семьи и моего имущества».
Промышленник Пауль Вилльманс, который был женат на еврейке, составил в отношении Квандта свидетельство об освобождении от ответственности: «Я с удовольствием подтверждаю, что Вы в 1943 и 1944 годах, узнав о моем аресте и политическом преследовании партией и властями, вмешались в это самым решительным образом, чтобы помочь в беде и выпавшей на мою долю несправедливости». Гюнтер Квандт предоставил этому человеку большую сумму денег, что позволило ему сохранить миноритарное участие в его фирме. «Вы это сделали, хотя во время моего заключения мою жену, которая была объявлена неарийкой, бросили в концлагерь и уничтожили. Вы это сделали, хотя я находился 13 месяцев в концлагере и далее подвергался политическому преследованию».
Кроме того, адвокаты Квандта представили целый ряд заверений, равносильных присяге, от ведущих сотрудников DWM, которые должны были доказать, что фирма поздно и против своей воли приступила к производству вооружений и что Квандт на посту председателя Правления не занимался производством боеприпасов и оружия. Сотрудники из более узкого профессионального окружения различными способами уверяли, что в личных контактах предприниматель никогда не вел себя и не высказывался как нацист. Ради снятия вины с хозяина концерна вспомнили даже анекдотичный случай. Его водитель Эйген Кюрнер дал показания для протокола, что у Квандта не было даже партийного значка, поэтому по особым случаям руководитель концерна должен был одалживать его у своих сотрудников: «„Мне опять нужна мишура, Кюрнер", — говорил он мне тогда».
Юлиус Херф был первым прокурором в баварском Особом министерстве и ответственным исполнителем по «Денацификации в широком масштабе». Резкие шутки, холодная логика и решительный тон юриста внушали страх людям, чьими делами он занимался. За дело Квандта Херф взялся с очень большим рвением. В ходе процесса он мог ссылаться только на одного свидетеля обвинения: это был люксембургский промышленник Леон Лаваль, считавший себя личной жертвой Гюнтера Квандта. Лаваль обвинял председателя Правления фирмы AFA в том, что в Третьем рейхе он подвергался преследованию со стороны гестапо. Он также утверждал, что Гюнтер Квандт хотел принудить его отдать свои акции бельгийско-люксембургской аккумуляторной фирмы Accumulateurs Tudor SA фирме AFA.
