Насколько сильно противоборство национальностей охватило все жизненные сферы, наиболее наглядно просматривается в деятельности церкви. Прибалтийская церковь, глубоко пустившая корни благодаря устоявшимся традициям и широкому культурному воздействию, крепко связывала между собой разноязычных земляков и защищала их от национализма. Однако ее устои из-за распрей по патронатному праву
[283] заметно пошатнулись. В отдельных случаях немецкие покровители обращались также к эстонским и латышским пасторам, но в своем абсолютном большинстве пасторы все еще были немцами. К тому же из числа богословов латышского и эстонского происхождения доступ к общинам своего народа получали далеко не все. В результате некоторые из них становились пасторами или учителями в российской глубинке. Накануне 1905 года из примерно 150 закончивших Дорпатский университет пасторов латышской национальности приходы в Лифляндии и Курляндии получили только 75 (среди них и полностью онемечившиеся). Все это привело к тому, что первоначально над национально-церковными тенденциями в Прибалтике верх стали брать враждебные церкви течения, получавшие дальнейшее распространение через социал-демократическое движение.
В краевой церкви живо ощущалась необходимость проведения углубленной социальной работы. При этом для внутренней миссии
[284] дорогу проложил ректор митавской обители сестер милосердия в 1880–1905 годах и основатель попечительского учреждения для слабоумных в Курляндии пастор Людвиг Каттерфельд, и уже в 1908 году внутренняя миссия в организационном отношении стала единой во всех трех провинциях. Причем особое значение эта работа приобрела под руководством пастора Оскара Шаберта в крупном городе Рига, которая, разумеется, велась в интересах всего населения независимо от национальной принадлежности.
Не осталась в стороне церковь во всех трех прибалтийских провинциях и от новых направлений, хотя это произошло относительно поздно и не в радикальных формах. При этом наиболее остро борьба за либеральные требования развернулась в Курляндии, особенно в 1913 году в споре об Апостольском символе, разгоревшемся вокруг писания пастора Фрица Штавенхагена в Бауска и охватившем мир мирян. Причем наибольшее воздействие на людей в плане целиком основанной на Библии реформаторской веры оказали мысли проповедника Дорпатского университета и практикующего богослова Трауготта Хана-младшего.
И все же политического взаимопонимания между прибалтийскими национальностями даже после революции достичь не удалось. Ведь даже там, где имущественные интересы совпадали, на первый план выступали политические амбиции и идеалы. Поэтому, несмотря на то что в городе и на селе имелись рабочие слои, в которых переход из одной национальности в другую проходил легко и почти незаметно, развитие всех трех в большинстве своем оседлых народов в разных направлениях продолжалось. В то же время смена национальности в некоторых случаях шла возникавшей тогда новой и проникнутой демократическими требованиями латышской и эстонской буржуазии только на пользу. Это относилось прежде всего к немецким женщинам из среднего сословия, которые благодаря замужеству пускали корни в латышских кругах. Причем браки подобного рода были совсем не редкостью, поскольку получившему духовное образование латышу или эстонцу среди своих народов, у которых собственное обучение девушек началось значительно позже, найти себе спутницу жизни с таким же уровнем образования не удавалось еще долго.
В те десятилетия и с латышским и с эстонским народом произошли большие перемены. Их социальная структура изменилась преимущественно благодаря возникновению новых городских слоев. Ведь значительный прирост латышского и эстонского городского населения привел к сильной дифференциации народов – помимо фабричного пролетариата возникло широкое среднее сословие ремесленников и купцов, а также появился самостоятельный образованный слой. При этом массовая миграция в города имела различные причины, среди которых следует назвать прежде всего недостатки в аграрной структуре. Решающим было также стремление вести городской образ жизни, охватившее тогда всю Европу.
С экономической точки зрения у обоих народов наблюдался быстрый и мощный подъем как города, так и деревни. При этом в отдельных случаях он приводил к появлению значительных капиталов. Огромное значение имело также невиданное ранее развитие сельскохозяйственных объединений и кооперации, принесшее латышам и эстонцам не только увеличение их экономической мощи, но и одновременно возможность развертывания собственной кооперативной деятельности. А с повышением достатка росло и чувство собственного достоинства, а также уровень социальных притязаний.
Одновременно все более стала шириться и культурная работа. После разрешения преподавания в школах на родном для учащихся языке в 1905 году с известными ограничениями возникли эстонские и латышские частные школы, театр, художественная литература, библиотечное дело и общества народного образования, которые открывали перед эстонцами и латышами возможности проявления культурной самобытности.
Выразителем социального и духовного развития обоих народов может служить история их литературы. У латышей наряду с национальным поздним романтизмом выделялся представленный одаренными писателями национально-реалистический рассказ. Так, известный поэт Микелис Крогземис (1850–1879), творивший под псевдонимом Аусеклис, попытался обновить древние латышские материалы и формы в духе пантеистической
[285] натурфилософии
[286], а Андрей Пумпурс (1841–1902) создал в эпосе «Лачплесис» (убийца медведей) образ отсутствовавшего в народных преданиях легендарного героя. Вслед за романом «Времена землемеров» братьев Рейниса и Матиса Каудзите, написанном в 1879 году, вышли в свет рассказы выдающегося драматурга и прозаика Рудольфа Блауманиса (1863–1908), роман «В дыму подсеки» (в 1899 году) Андриевса Ниедры (1871-1942), а также рассказы и романы Екабса Апсишу (1858-1929).
В 1890-х годах прорвался и навеянный духом времени социал-критический и враждебный традициям натурализм в виде революционно-демократического движения «Новое течение» (Jaunä sträva), вызвавшего раскол латышской общественности. Ведущими представителями этого нового направления в искусстве и духовной жизни являлись литературный критик Янис Янсонс (1872–1917), поэт и переводчик Эдуард Вейденбаум (1867–1892), поэтесса Эльза Розенберга (1868–1943), творившая под псевдонимом Аспазия, и ее супруг, лирик и драматург Янис Плиекшанс (1865–1929), известный также как тонко чувствовавший переводчик (в том числе и «Фауста» Гёте в 1898 году). В этой поэтической семье связались воедино натурализм и политика, а после революции в 1906 году появилась группа поэтов, программно выступившая за новый индивидуалистический эстетизм
[287].
