Дыхание Дэрена становится реже.
– Доверься мне, – шепчет он.
Борт самолета разваливается. Ветер засасывает Айфи в пустоту, и она крутится так быстро, что мир превращается в бешеный калейдоскоп красок. Голубая, коричневая, красная.
И – темнота.
Глава 13
Дорога становится ровнее.
Онайи точно определяет, когда они выезжают из леса и даже самые отдаленные территории лагеря остаются позади, потому что начинаются настоящие дороги. Ни рытвин, ни резких поворотов, чтобы избежать мин, ни хлещущих по ветровому стеклу веток, ни слоновой травы, забивающейся в двигатели и магнитные разъемы грузовиков-маглевов.
Теперь девочкам станет немного легче. Даже в темноте под натянутым брезентом Онайи видела, как они корчились от боли, держась за сломанные руки и ноги и стараясь не плакать. А сейчас некоторые уснули, убаюканные покачиванием машины. Кто-то спит вполне мирно, и Онайи благодарна за то, что им выдались несколько минут покоя. Остальные напряжены даже во сне, что-то бормочут и ворочаются, продираясь сквозь свои кошмары.
Отломав кусок железки от металлического каркаса, на котором натянут брезент, Онайи начинает ковырять свой протез. Рукав порвался, обнажив механизм. Передачи и энергетические блоки, соединенные сухожилиями, клапаны, шестерни, суставы. Кисть цела, а вот предплечье – почти вдребезги. Она пытается сжать кулак, но пальцы онемели и не слушаются. Она копается в предплечье железкой. Летят искры. Кожа Онайи, клочками свисающая с предплечья, начинает обугливаться. Но затем она слышит, как что-то звякает. Осколок шрапнели между двумя цилиндрами давит ей на нерв. Онайи постукивает по нему. Стискивает зубы, когда боль выстреливает в руку и плечо. Глаза рефлекторно наполняются слезами. Она заставляет себя открыть их и продолжает копаться и постукивать. С каждым ударом тело пронзают огненные иглы, но вот осколок высвобождается. Длинный вздох облегчения. Полдела сделано.
Она подцепляет его железкой и тянет до тех пор, пока не находит подходящее отверстие. Затем прижимает его, поднимает руку и отпускает. Осколок выпадает ей на колени. Следом опускается металлическая рука. Онайи потратила слишком много энергии. Лоб покрывает испарина, плечи и спина взмокли. Майка потемнела от пота.
Она бросает взгляд на девочек. Интересно, сколько из них сейчас тоже думают о побеге. Некоторые, прищурившись, смотрят в потолок, строя планы. Но в глазах остальных – облегчение: кончилась борьба. Кончилась смерть. По крайней мере, пока.
Они пытались спрятаться. Онайи пыталась подарить им мирное убежище, приют, где они смогут жить, где смогут избежать того, через что прошла она. Словно по щелчку, возвращаются воспоминания. В одних обе ее руки еще из плоти и крови. В других она уже изувечена. Покрыта шрамами. Но в каждом – в руках винтовка и мачете через плечо, поверх патронташа. Винтовка размером с нее саму. Ей восемь лет.
Онайи помнит, как пробиралась сквозь кусты, уже зная, как выглядят ямки, по которым можно понять, что здесь зарыты самодельные взрывные устройства. Под покровом ночи она совершала свой путь к деревням на окраинах нигерийских городов, оставляя за собой вереницу мертвых тел. Их командир называл это освобождением, но крестьяне с вражеской стороны, которые лежали в лужах собственной крови, разве они получили свободу? Рыдающие семьи. Люди, чьи тела заполняли могилы. Вскоре командир запретил им копать могилы. Слишком много времени теряем, говорил он. Но им все равно пришлось уходить. Все дальше и дальше.
Бело-зеленые пробовали бомбить, но лес был слишком густой, и они хорошо умели прятаться. Когда военные пытались отлавливать их, группа Онайи и другие повстанческие отряды устраивали засады и похищали снаряжение. Иногда бело-зеленые были настолько глупы, что посылали за ними мехов. Онайи и остальные захватывали мехов как нечего делать.
Это были первые дни войны, когда победы давались легко. Когда все недооценивали силу и решимость биафрийцев. Война шла за независимость.
Онайи помнит ликование, когда они захватили аэродром с космопортом и получили доступ к шаттлам. Почти все плакали от счастья. Некоторые сдерживали эмоции, но Онайи уже тогда хорошо читала настоящие чувства окружающих. Для нее не было секретом, кто рад достигнутому, а кто думает о потерях, которые ради этого пришлось понести.
Она вспоминает бомбежку, в которой у них отобрали тот аэродром. Вспоминает битвы, в которых они едва устояли.
В воспоминаниях к ней возвращаются стратегические маневры, передвижения отрядов, рейды по приказу командира. Иногда вспоминаются и сами рейды, и люди, молившие о пощаде. Но командир говорил: «Они первыми напали на нас». И для Онайи этого было достаточно.
Еще одно воспоминание медленно подкрадывается к ней.
Она снова в школе. Все еще ребенок. Одноклассницы выстроились перед столом учителя в классе. Учитель ходит вдоль шеренги с хлыстом в руке, рассеянно похлопывая им по своим тощим голеням. Воспоминание туманно, и Онайи не помнит ни голоса учителя, ни лица, зато помнит его узловатые руки, костяшки которых будто опухли от пчелиных укусов. Учитель спрашивает, почему они были в церкви вместо того, чтобы спать и готовиться к послеобеденному уроку. И Онайи знает: что бы они ни ответили, их побьют. Поэтому девочки молчат, а учитель идет вдоль шеренги, велит каждой девочке вытянуть руку и молниеносным движением бьет по руке хлыстом. От удара нельзя не взвыть от боли. Одна из девчонок переминается с ноги на ногу, кусая губы. Все примерно ровесницы, кроме Качи – она такая способная, что перескочила через несколько классов. Качи очень маленькая, ее ветром может снести.
Когда учитель доходит до Качи, Онайи вытягивает руку.
– Не бейте Качи, – говорит она, опустив голову. – Ударьте меня вместо нее.
И она вспоминает, как учитель-хауса
[4] останавливается, пораженный, а потом по его лицу расползается широкая улыбка.
– Окей, – говорит он, замахивается и бьет с такой силой, что Онайи падает на колени.
Рука онемела на весь день. И прошла неделя, прежде чем можно было нормально пошевелить пальцами. Неделю вечерами она держала руку в ледяной воде. Целую неделю не могла быстро одеться. Целую неделю училась писать другой рукой.
Сидя в грузовике, Онайи сжимает металлическую руку в кулак. Многое живо в памяти. Она все еще слышит свист хлыста, рассекающего воздух.
Грузовик резко поворачивает, и спящие девочки просыпаются от толчка.
Со своего места Онайи хорошо видит всех.
Я снова протянула бы руку – за каждую из вас, хочет она сказать им.
Но когда ворота лязгают, открываясь, и грузовик тормозит и останавливается, Онайи вспоминает: Качи погибла в первый год войны.
– Эй, выходите! – рявкает солдат снаружи. – Живей!
