Агу делает новую попытку, целясь немного правее от мишени. Нажимает спусковой крючок, и пуля откидывает мишень. В следующее мгновение Агу поражает вторую мишень, и так все пять, одну за другой. На его лице появляется слабая усмешка, но быстро сменяется прежним равнодушным выражением.
Онайи подходит к Агу:
– Корректировщик сказал, тебе потребовался целый день, чтобы попасть по мишеням. – Наклоняется и шепчет ему в ухо: – Догадываешься, почему я дала тебе маузер?
Агу не знает.
– Очень плохо. – Онайи качает головой.
С неба падают первые капли дождя.
– Перезаряди и продолжай стрелять. И еще, передвинь мишени на триста метров. Тренируйся, пока не научишься сбивать все, а еще подумай, зачем я тебе дала именно маузер.
Нгози и Ннамди уже поднялись на гребень холма. Онайи засовывает руки в карманы и идет за ними. Скоро ужин.
В столовой несколько абдов сидят вокруг здоровенной миски каши из муки – гари. Рядом с каждым – полоскательница с водой и плошка с перцовым супом. Тихо переговариваясь, они берут в пригоршню гари, скатывают в шарик и макают в суп.
Онайи то и дело поднимает глаза от тарелки с рисом и тушеным мясом, ковыряет жареные бананы, снова утыкается в тарелку. Все растворяется, словно в тумане: болтовня абдов, стук дождя по крыше, приглушенное гудение генераторов. Мысли плывут по течению.
В воспоминании руки Онайи двигаются сами собой.
Мускулы напрягаются и расслабляются, когда она сжимает винтовку и со щелчком сдвигает затвор. Цилиндр с глухим стуком выпадает на клеенку, за ним падает пружина, и вскоре винтовка аккуратно разобрана на части, которые лежат перед ней в идеальном порядке. Она долго смотрит, запоминая каждую деталь, и за сорок пять секунд собирает все обратно. Повторяет упражнение. Сознание – как чистый лист, абсолютно пустое пространство. Движения автоматические, но внезапно боль пронзает палец, и кровь капает на клеенку.
Она с изумлением смотрит на крохотную лужицу крови, которая увеличивается с каждой каплей. Придя в себя, зализывает ранку.
Кто-то рядом звякает посудой на подносе, и она выходит из задумчивости. Она ожидает увидеть Чинел, которая вечно подшучивает, но это Кесанду. Онайи выдавливает улыбку и возвращается к еде.
– А у тебя улучшился аппетит по сравнению с тем, что было в нашем старом лагере, – говорит Онайи. Рот Кесанду набит слоеными пирожками. Она быстро жует и еще быстрее проглатывает.
– Ну кто-то же должен все это съесть. И я не против принести себя в жертву. – Она вздыхает. – Я видела тебя с Агу сегодня. Маузер совершенно устарел. Никто больше ими не пользуется. Зачем ты заставляешь Агу стрелять из него?
– Чтобы умел управлять своими мышцами. И нервами. Только за этим. Если не научится контролировать прыгающее дуло старого маузера, никогда не сумеет стрелять из ЗИГ-зауэра.
Снаружи раздается раскат грома.
– А ты, кстати, его давно видела? – Онайи кивает на группу абдов, которые уже закончили еду и убирают тарелки. – Он не с ними, и, когда я проходила мимо его комнаты, его там тоже не было.
Брови Кесанду ползут вверх:
– А ты на полигоне смотрела?
– Что? Гроза ведь. Уже несколько часов прошло. Кто в своем уме останется…
Она резко поднимается и выбегает из столовой, Кесанду за ней. От страха ноги наливаются свинцовой тяжестью, но вот наконец полигон, и Онайи уже достаточно близко, чтобы различить одинокую фигурку, стоящую среди металлических столов. Руки вытянуты вперед.
У Агу зуб на зуб не попадает. Дрожат руки, и он с трудом удерживает маузер, когда нажимает на спусковой крючок. Отдача едва не швыряет его на землю. Промежутки между выстрелами все длиннее.
Когда патроны заканчиваются, он бредет к другому столу и снова заряжает пистолет. Кровь струится по пальцам, смешиваясь с дождевой водой. Шатаясь, он возвращается на место, на секунду замирает и падает в обморок.
Онайи подбегает прежде, чем Агу оседает на землю, и сгребает его в охапку.
– Все хорошо, – шепчет она, сама не понимая зачем. – Все хорошо, все хорошо.
Втроем они добираются до лагеря.
Всю ночь она пытается уснуть, но не может. Лежит и смотрит в окно, ждет, когда кончится дождь.
Утром после грозы лагерь сияет зеленой свежестью. Когда солнце на полпути к зениту, деревянные скамейки уже полностью просыхают. Онайи садится, бессознательно постукивая камешком по деревянному подлокотнику. К ней подходит Кесанду в длинной оливково-зеленой шинели, улыбается, потом что-то чертит на грязи носком ботинка.
– Он просто выполнял приказ, – говорит Кесанду, словно пытаясь ее обнадежить.
Онайи смотрит в пространство и долго молчит. Потом переводит взгляд на Кесанду:
– Они все такие?
Кесанду перестает возить ботинком по грязи:
– Какие?
– Сломанные. – Онайи хмурится, пытаясь сформулировать. – Калу кажется довольно уравновешенным, но, может, потому, что он уже долго с тобой. Чиамер вроде бы в порядке рядом с Чинел. Ннамди и Нгози вроде бы тоже ладят. Может, это Агу сломан?
Кесанду пожимает плечами:
– Сначала они все сломаны. И, конечно, никогда не восстановятся полностью, но такова жизнь.
Онайи смотрит на подругу:
– И как ты удерживаешь Калу от таких глупостей, ну, как Агу вчера сделал?
– Я думаю, все дело в мозгах. Они заново учатся двигаться. Вести себя. – Она встречается глазами с Онайи. – Научи Агу писать. Или играть на музыкальном инструменте. Я научила Калу играть на ксаламе. Правда, у него от струн мозоли на пальцах. – Она усмехается. – Не знаю. Может, Агу понравится пианино.
– Но я сама не знаю, как играть на пианино. Как я его научу?
– Ха, а кто сказал, что он должен учиться у тебя?
Стены студии, где свалены пыльные инструменты, покрыты звукоизоляционными плитами, местами они отслаиваются. Почти посередине комнаты на табуретке сидит Агу, перед ним балансирует на гибкой подставке сенсорная клавиатура. Он оборачивается и встает, слыша шаги Онайи.
– Мне передали, что я встречаюсь с тобой в четырнадцать тридцать, сестра.
Он всегда так выговаривает «сестра», что Онайи забывает: это не ребенок. Это синт.
Она щелкает пальцами, и сферические лампы освещают комнату. Садится на табуретку рядом с ним.
– Ты тоже садись.
Онайи долго молчит. Что я делаю? Она неуверенно дотрагивается пальцем до клавиатуры, звучит случайная нота. Звук немного глуховат, но все равно чистый. Она снова кладет руку на колени и смотрит, как Агу прикасается к клавиатуре. На его лице высвечивается любопытство – Онайи готова поклясться, что смотрит на ребенка.
Она ставит палец на другой конец клавиатуры – гулкий низкий раскат. Агу тянется левой рукой, чтобы сделать то же. В глазах загорается интерес.
