Да и надо ли вообще их сбрасывать?..
— Я не ревную. Я вообще не знаю, что это, — глядя куда угодно, но только не в его глаза, отвечаю.
— Вы хотите, чтобы я был с вами. Чтобы моё внимание было сосредоточенно только на вас, — продолжает произносить вслух всякие нелепости Кай.
— Я всего лишь недоумеваю по поводу твоей ветрености! — нахожусь, начиная чувствовать себя странно в его руках.
— Разве я изменил вам? — его настойчивый взгляд давит на меня, но я всё ещё не могу найти в себе силы, чтобы встретить его…
— Ты… ты… — пытаюсь придумать, что ответить.
— Я весь — ваш, — проводя рукой по моим волосам, произносит Кай и вдруг неожиданно заставляет меня запрокинуть голову, осторожно потянув за локон, — а вы?
— Что — я? Я не твоя! — чувствуя, как паникует сердце, нервно отвечаю.
— Я же чувствую всё, что чувствуете вы… — с мягкой улыбкой произносит Кай… — удивительно… но моё сердце, кажется, вновь стучит…
Что за странные высказывания? Он старых стихов, что ли, начитался? Не успеваю оформить мысль в слова, как Кай наклоняется и накрывает мои губы своими.
— Ты что делаешь! — тут же отталкиваю его, ужасаясь происходящему, но телохранитель возвращает моё лицо на место — притягивая к себе, и, полностью игнорируя мои попытки освободиться, углубляет поцелуй настолько, что по моему телу мгновенно проносится табун мурашек. Что?.. Как это… Почему мне так приятно?!..
Поцелуй затягивается, и я уже едва ли могу связно мыслить, всем своим существом ощущая лишь одну потребность — чтобы Кай не останавливался.
— Меня не очень волнуют проблемы морали, — произносит телохранитель, в какой-то момент оторвавшись от моих губ, — но, если я сейчас продолжу, вы будете ненавидеть меня потом. А я не хочу чувствовать эту вашу эмоцию.
— Тебе же без разницы, какие именно эмоции я испытываю, — пытаясь прийти в себя, отзываюсь.
— Это правда. Но тогда я не смогу сделать так снова, — и он вновь целует меня, но теперь уже больше дразня.
Мигом вспыхиваю и отступаю.
— Кто тебе сказал, что ты сможешь так делать? — спрашиваю, отходя от него, — Это был первый и последний раз.
— Не зарекайтесь, — мягко улыбнувшись, отвечает Кай.
— Это что сейчас было? Совет? — сажусь за стол и придвигаю к себе папки с бумагами.
— Вам не удастся поработать сейчас, — замечает телохранитель.
— С чего ты это взял? — устремляю на него взгляд, полный вызова.
— Я вас чувствую, — вновь улыбается Кай, а у меня лицо краснеет, как пять минут назад — у Миланы.
— Надо как-то объяснить ей, что она неправильно всё поняла, — вспомнив о девушке, произношу.
— Она поняла всё правильно, — отвечает Кай, — Это вы до сих пор не можете понять, кто мы друг для друга.
— И кто мы? — откладываю бумаги, принимая поражение: ну, не смогу я сейчас сосредоточиться, телохранитель был прав.
— Одно целое. Два сознания, два тела, но между нами связь, что крепче любой клятвы, — звучит ответ.
— Ты сказал, что у тебя сердце начало стучать. Что это значит? — решив не углубляться в тему «связей», перевожу тему.
— То, что сказал.
— У тебя до этого сердце не билось? — удивленно спрашиваю.
— Да.
— Сколько? Несколько секунд? Минуту? — смотрю на него напряженно.
— Десять лет, — отвечает Кай, глядя мне в глаза.
Смотрю на него без реакции.
— Десять лет?.. Ты мне сейчас хочешь сказать, что у тебя десять лет не билось сердце, и ты с этим жил не тужил? — смотрю на него с откровенным скептицизмом.
— В моём случае это может происходить, — спокойно произносит Кай.
— В твоём «случае»? А какой он, твой случай? — смотрю на него уже без прежнего расположения.
Что за чушь он городит?
— Я в состоянии обходиться без сна, еды и воды, но вы удивляетесь тому, что моё сердце молчало десять лет. Я не понимаю.
— Это я не понимаю, — парирую, — я замечала за тобой странности, и все твои умения говорят сами за себя… но без циркуляции крови в организме — жить в принципе нельзя.
— Эти ограничения — для простых смертных. На меня эти законы уже давно не распространяются, — спокойно произносит телохранитель.
— Так… хорошо… тогда… что ты такое, Кай?
— «Что»? — склонив голову, переспрашивает телохранитель, — Вы позволяли мне целовать себя, считая меня неодушевлённым предметом?
Мне становится стыдно за свои слова, но сказанного не воротишь. К тому же… я действительно не считаю Кая человеком, и действительно позволила ему себя поцеловать.
Со мной явно что-то не так.
— Ты сказал, что у тебя не билось сердце, — отвечаю негромко, отводя взгляд.
— Я сказал, что я — не простой смертный, — в ответ на это напоминает Кай.
— У тебя не билось сердце, ты не простой смертный, ты сильнее всех экзорцистов, которых я встречала, твой уровень владения энергией — запредельный, ты можешь питаться человеческими эмоциями, не нуждаешься в еде, воде и сне. И, да, твой ранг, скорее всего, просто не может быть определён принятой системой измерения… — замолкаю, пытаясь не делать поспешных выводов.
— Что вы хотите сказать? Говорите. Мне интересно послушать, — с прохладой в глазах произносит Кай.
— У меня сложилось впечатление… хоть это и не возможно… — поджимаю губы, опускаю голову, а затем всё же заставляю себя посмотреть на своего телохранителя, — что ты — плод какого-то эксперимента Просветлённых… что-то вроде энергетического паразита… но с интеллектом… — не выдержав ответного взгляда телохранителя, вновь отвожу глаза, — но я сама себе не верю, когда произношу это вслух.
— В этом домысле есть часть правды, — неожиданно произносит Кай, — я — действительно плод эксперимента. Но не Просветленные сделали это со мной. А я сам.
— Ты?.. — смотрю на него изумленно, — Но как это… кем ты был до этого эксперимента?
— Я был главой клана экзорцистов. Обладателем голубых глаз Чистого духа. И самым жадным до знаний и власти человеком.
— Главой?.. — недоумевая, смотрю на него; во сколько он был главой клана? В пять лет?..
— Это было около шестидесяти лет назад. Во время столетней войны. Тогда появилось много экзорцистов — энергия смерти витала по земле, пробуждая в людях способность чувствовать её. Это был расцвет кланов. Золотая эпоха. У нас были власть, деньги и сила. Та сила, с которой приходилось считаться даже правителям прежнего мира.
— Ты хочешь сказать, что застал прежнее правительство? — недоверчиво переспрашиваю, — Как ты можешь это говорить? Ты же не можешь врать!
