– Что замерли? Собачьих шкур не видели? – Сашка убрал шкуру обратно в рюкзак.
– Собака-то при чём? Люди всегда виноваты.
Сашка тяжело вздохнул:
– Вы правы, собака не виновата. Но не человека же из-за этого убивать.
– Ты же мог протокол на браконьеров составить, – резонно заметил Мишка. – Ты же теперь общественный охотинспектор.
– Инспектор! Да, если бы я от мужиков не убежал, поймали бы они меня и засунули инспекторское удостоверение в одно место… Ладно, пойду в магазин, мне полученный стресс снять нужно.
– Саш, ты нас прости, не обижайся. Нам тоже стресс надо снять. – Сергей открыл дверцу своей тумбочки. – На вот. Здесь и на снятие стресса хватит, и на закуску. Ты слетай мухой в магазин, а мы пока стол накроем.
– Переоденусь только. – Сашка взял деньги и вышел.
Через час ребята сидели втроём за столом и пили водку. Глубокой ночью к ним с шумом ввалилась компания сокурсников.
– Чего врываетесь, орёте?! – на правах хозяина комнаты осадил их Мишка.
– Увидели свет и заглянули. А на бесплатное угощение мы не претендуем. У нас всё с собой. – Студенты выставили на стол пару бутылок водки.
– Тогда присаживайтесь! – Мишка освободил стул.
– Сиди. Мы и постоять можем, не гордые. Больше войдёт.
– В ногах правды нет. Двигайте стол к моей кровати, всем места хватит.
Стол был установлен, и ребята расселись.
– А чего Юрка грустный?
Тот махнул рукой:
– Да мужика чуть не ухлопал своим изобретением, резиновой пулей.
– Применили?! – Сергей и Мишка вспомнили, как на вокзале Юрка хвалился.
– Ещё как применили!
– Мужик этот сети ставил. Мы к нему. Стали протокол писать, а он дёру. Бежит по пахоте, хрен догонишь. И мужичонка вроде худой, пятьдесят килограммов вместе с документами, но жилистый. Чувствуем, уйдёт. Тут Юрка и приложился со своего двенадцатого калибра. Как учили…
– Мужика после выстрела аж по земле протащило. Лежит он, труп трупом. Мы думали, что хана браконьеру. Подошли, на ноги поставили. Тот руки к небу тянет и плачет. Сдаётся и повторяет, словно попугай: «Не убивайте, не убивайте, дети у меня». Мы его заставили телогрейку снять. В ней дыра от пули. В рубахе тоже. Спина – сплошной кровоподтёк. Думаю, внутренности ему точно поотбивало. Хотя и расстояние приличное было.
– Сколько метров?
– Точно не помню. Может двадцать, а может, пятнадцать.
– Ты, Юрка, снайпер. Наливай, такой выстрел обмыть не мешает.
Юрка пить отказался.
– Дядька в милицию не потащит? – Сергей разлил по стаканам остатки водки.
– Не должен. Мы его до вечера поили и успокаивали. Вроде задобрили. Ладно, чёрт с ним, с мужиком. Вы-то как съездили?
Наступил черёд рассказывать Мишке, Серёге и Сашке. Все дружно смеялись. Расходились под утро.
– Мишка, давай спать, – предложил Сергей. – Что-то меня пошатывает.
– Какой спать! А чучела делать? Давай сюда птичек, мы их быстро в чучела превратим. Только нужно композицию придумать. Форму птицам правильную придать.
– Чего тут думать! Селезень летит, и вальдшнеп летит.
– Мелко, дружок. Нет у тебя фантазии. – Мишка разложил на столе шкурки птиц и начал работать. Сергей помогал.
Когда днём сокурсники вошли к ним в комнату, друзья мирно спали, посапывая в кроватях. К люстре на леске были привязаны птичьи чучела. Летящий кряковый селезень и нападающий на него в позе сокола-сапсана вальдшнеп!
Бахруддин и заяц
Комнаты охотоведческого общежития – это места, где студенты спали. А основная жизнь, особенно по вечерам, после занятий, проходила в коридоре общежития на нашем этаже охотоведов, тогда, в студенчестве, казавшемся таким длинным и широким.
Двери комнат хлопали оттого, что студенты ходили туда-сюда. Но в конечном итоге многие из них всё-таки оседали на полу или на подоконниках. Играли на гитаре или пели, сражались между собой в подкидного дурака (вдвоём можно играть в подкидного изо дня в день, отдавая этому всё свободное время и оставляя друг друга в дураках по многу сотен раз).
– Так. Ты, Мишка, дурак восемьсот шестьдесят четыре раза.
– А ты, Сашка, девятьсот восемь.
– Врёшь!
– Посмотри в мои честные глаза. У меня всё записано.
– Записано, записано! Тасуй и раздавай! – слышался типичный диалог.
– Я тебя на практике, по технике добычи, обыграю.
– Бабка надвое сказала.
Карты ложились по шесть штук перед каждым играющим на аккуратно расстеленную на полу газету. Дверь одной из комнат открылась.
– Миш, Сашка, вам песни не мешают? – вышел в коридор их сокурсник.
Картёжники отрицательно замотали головами, не отрываясь от игры. Студент двинулся по коридору к старшекурсникам, сидевшим на полу и певшим под гитару:
– Ты собаку полюби, словно брата.
Соболями заблестит её плато…
– Прекратите, пожалуйста! Мне завтра в тайгу на инспектирование ехать!
Песня умолкла на полуслове. Все удивлённо посмотрели на говорившего.
– Хорошо, – ответил кто-то.
– Спасибо. – Студент повернулся и пошёл к себе в комнату.
– Во даёт! – удивилась компания и снова запела, только значительно тише, вполголоса:
– Ты собаку полюби, словно брата,
Соболями заблестит её плато.
Бойся женщин, как огня, ну их к ляху!
Чем жениться, лучше шею на плаху.
– Бахры, а ты что не поёшь? Русского не знаешь? – спросил Валерка сидевшего рядом товарища, будущего охотоведа, приехавшего в институт из Средней Азии.
Бахры смотрел в окно и думал о чём-то своём. Наконец ответил:
– Почему русского не знаю? Знаю. Говорю без акцента, не то что наши друзья из Прибалтики: «Зобака, папа пселовод» и так далее. Я, Валерка, русский язык плохо только на экзаменах понимаю. Почему только? Наверное, это у меня от волнения. – И его круглое лицо расплылось от улыбки.
– Помню, – Валерка рассмеялся, – как ты на химию пришел контрольную переписывать. Заладил: «Я это, я это! Я контрольный списать пришёл». Тебя тогда ещё из кабинета выгнали.
– Было. Это частный случай.
Бахры замолчал. Валерка пару раз затянулся сигаретой.
– Слушай, Бахр, сознайся, как всё же тебе учиться удаётся! И задолженностей у тебя нет. И не учишь ничего, и на охоту не ездишь, и газет ты не читаешь. А телевизора у нас нет.
