Однако в одежде обоих полов проступает отражение их отношений. Мужской покрой делался не только проще, в соответствии с модой на все материальные вещи, но агрессивно проще по мере того как все более фантастическим становилось женское платье. Сдержанность как основной принцип мужской одежды внедрялась тем быстрее, чем быстрее женская мода впадала в экзотические крайности. Конечно же, разумный мужчина должен был со всей очевидностью избегать их, пусть даже на дамах эти красоты ему нравились.
Сразу же приходят на ум исключения, например Робеспьер. Самый знаменитый портрет сурового инициатора французского Террора изображает его в ярком и пестром шелковом одеянии в полоску, а костюм на Празднестве Верховного существа (незадолго до казни Робеспьера в 1794 году), согласно описанию, был сшит из ярко-синего и белого шелка с широким шелковым же кушаком-триколором. Наряд дополняли шляпа с пером и букет в качестве аксессуара. Робеспьер, Сен-Жюст и некоторые другие свирепые члены Революционного правительства были склонны к неистовству красок, по тем временам допустимому только для женщин, любили роскошь, какую в прежние века поощряли вельможи обоих полов. Французские модные картинки той эпохи сохранили это яркое оперение самцов: вся одежда тесно подогнана по телу — как раз в тот момент, когда последним писком мужского шика в Париже стала уличная мода, просторные рабочие штаны, большие и грубые шейные платки.
Чуть раньше, в конце 1770-х, в Англии новая вспышка старомодной мужской фантазии породила стиль макарони — огромные парики под крошечными шляпами, крупные пуговицы и режущие глаз полосы. Очень немногие приняли эту моду, она не задержалась и не оказала особого влияния на следующие поколения, но в тот момент привлекла немалое внимание и, разумеется, ее презрительно именовали «женской», «извращенной». Короткая, но яркая вспышка на общем фоне усугубляющейся мужской простоты на расстоянии лет кажется симптомом зависти к неожиданной женской свободе выставлять себя напоказ. Мужчины во власти вынуждены были навсегда отказаться от броского стиля, оставив роскошь одежд тщеславным женщинам, актерам, шутам и детям.
На рубеже XIX и XX веков мужчины снова берутся за дизайн женской одежды. После первоначального потрясения женская мода постепенно возвращает себе достоинство, равное достоинству мужской моды, которым она обладала в эпоху Ренессанса, когда мужчины также отвечали за внешний вид обоих полов. Вообще, высокий стандарт мужского кроя широко применяется к элегантному женскому платью в последней четверти XIX века. Помимо ставшего уже традиционным костюма для верховой езды, разрабатывается множество других «шитых на заказ» ансамблей для жизни женщины в городе. Резкие линии тела и ловко сидящий головной убор оказались очень привлекательны в пору социальных реформ и революций, в том числе радикального преображения жизни женщины и женского мировоззрения. При этом все еще предоставлялась полная свобода фантазии, порождавшей бальные платья, наряды для чаепития и элегантные домашние костюмы, описанные Марселем Прустом.
Постепенно женщины добиваются большего к себе уважения, что отразилось в работе женщин-дизайнеров и художниц. Творчество женщин-дизайнеров в лучших его современных образцах, пренебрегая внешними эффектами, сразу же сосредоточилось на задаче обслуживать формы и движения женского тела как единого целого. Кроме того, новый дизайн настойчиво подчеркивал, что женщина сама телесно осознает свое облачение, чего не бывало прежде, когда женщины одевали других женщин главным образом напоказ мужчинам. В свою очередь мужчины явно предпочитали воспринимать женщину как прекрасное видение, а не как автономный организм. Пока сохранялась такая тенденция, женщины с наслаждением соревновались в создании прекрасных видений — кто в качестве создательниц, кто в качестве потребительниц моды.
Трезвенность и простота
Помимо реакции на революционное появление в XVII веке женщин-портних, возникновению непритязательного мужского костюма способствовали и другие факторы. C одной стороны, новая потребность в простой и сдержанной мужской моде обусловлена привлекательностью солдатской простоты, ставшей для всех привычной в первой половине XVII века, поскольку вся Европа находилась в состоянии войны. С другой стороны, она проистекала из призыва духовенства к скромности и смирению. Одежда, указывающая на принадлежность к духовному сословию, стала очень заметной в обществе благодаря усилению и распространению протестантизма; начали формироваться институты, опирающиеся на разум и эмпирический опыт. Под «духовностью» я подразумеваю здесь не только религию, но и светское образование, развитие мысли, труд по имя справедливого и честного применения закона.
В протестантских странах представители быстро укреплявшихся образованных и торговых сословий ассоциировали простой темный костюм, оживляемый лишь простым белым воротником, с образованностью клирика, честностью и безупречной верой. В то же время недорогая ткань, кожа, множество пуговиц исподволь намекали на мощную, как бы воинскую бдительность и даже беспощадность. Оба эти эффекта прежде всего оценили в странах, где тон задавала буржуазия, а не придворные — на северо-западе Европы и в Англии в постреволюционный период. Столь творческое сочетание противоположностей — примитивность и грубость практичного «военного» снаряжения вместе со сдержанностью одеяния клирика — оказало устойчивое влияние на мужские представления об одежде.
Война и религиозный фундаментализм увеличивали разрыв между полами. В конце XVII века разделение полов в Европе стало повсеместным. Среди причин этого можно назвать не только изменения, введенные в портновскую практику Людовиком XIV, но и религиозные войны, сотрясавшие всю Европу на протяжении нескольких поколений после Реформации, особенно во время Тридцатилетней войны (1618–1648). На знаменитых голландских картинах середины XVII века, например, контраст между неизменной красотой гладко причесанных женщин в блестящих тяжелых юбках и небрежными позами мужчин в темных плащах, больших шляпах и высоких сапогах придают жанровым сценам современное звучание. Мужчины одеты просто, но в несколько слоев, их фигуры подвижны и расслаблены, а женские наряды более тщательно продуманы, их тела таинственны и неподвижны.
Подобного противопоставления не знало искусство XV–XVI веков: на картинах Пьеро делла Франческа и Ганса Гольбейна, Питера Брейгеля и Тициана мужчины и женщины одного сословия одеты по-разному, но схожи ростом и изображены в одинаковых позах. Они одинаково неподвижны, или ярки, или экстравагантны. Новый стиль буржуазного разделения на два пола, проявившийся в голландском искусстве, и идеалы моды той эпохи понятны XIX и XX векам, поскольку эти идеалы все более сближаются с представлениями среднего класса о моде. Позволив в 1675 году женщинам самим шить одежду для женщин, Людовик XIV положил начало переменам, которые оказались особенно привлекательны для среднего класса, впервые заявившего о себе в XVIII веке, а затем усилившего свое общественное влияние.
Придворное мужское платье в Европе середины XVIII века еще дальше отходит от лаконичной буржуазной моды и выглядит скорее громоздким, чем интересным. Шляпы с перьями, плащи с ленточками и косичками, в которых являлись в Версаль при Людовике XIV и, с некоторыми модификациями, при обоих его преемниках, не излучают энергию прыжка в будущее, как другие стили. Они строго следуют старым представлениям о наряде — вельможе подобает богато украшать поверхность костюма. Элегантность придворного платья по-прежнему понималась как умение изысканно предъявить свое богатство, а не как поиск увлекательных перемен в основах дизайна.
