Современные американцы хотят выглядеть искренними и непосредственными, но в то же время не хотят выдавать себя, чтобы никто не посмеялся над их личными слабостями. Пристально смотреться в зеркало, чтобы действительно обрести понимание и, возможно, контроль над теми физическими свойствами, которые могут тебя выдать, — это отдает самовлюбленностью, худшей из слабостей. Гораздо безопаснее опираться на знаки и забыть о реальном внешнем виде; строить свою программу так, чтобы ты и твоя одежда были прочтены, но не разгаданы. Единственные современные горожане, которым позволено (и считается, что они будут) бесконечно и ежеминутно заботиться о своем внешнем виде, — это те, кто выступает со сцены, в том числе политики и ведущие новостей. Их преимущество в том, что они отсматривают мили и мили пленки с записями себя, поэтому могут настроить все физические параметры и выглядеть перед камерой одновременно непосредственно и безупречно.
Обычные же люди, похоже, изо всех сил стараются не видеть, как они выглядят на самом деле, заявляя, что не вынесут этого. Они восхваляют внешнюю красоту, но ругают себя за то, что мечтают о ней; хотят выглядеть великолепно, но избегают средств, позволяющих этого добиться; испытывают тягу к зеркалам, но вслух презирают их. Вместо этого они теряют вес и изнуряют себя тренировками в спортзале. То и другое, может быть, полезно для здоровья и намекает на высокие моральные ценности, не говоря уж об общественном одобрении. Но ни диеты, ни занятия фитнесом никоим образом не влияют на манеру двигаться, жесты, привычную походку, привычное выражение лица или способ носить одежду, то есть на реальную внешность. И те же люди часто выбирают одежду с известными четкими сигналами, которые препятствуют подробному визуальному анализу.
Тексты модной рекламы призваны развеять основополагающий страх перед бессознательным саморазоблачением. Рекламный текст льстит читателям, внушая, что каждый из них — подлинный аристократ с богатой внутренней жизнью, способный элегантно и с достоинством пережить «разоблачение одеждой»; с мощными инстинктами, управляемыми уверенностью в себе; человек, чьи прихоти по существу являют собой творческие прорывы; кому мода попросту служит. Расхваливаемые товары предлагаются как инструменты искусной самопрезентации по образцу изображенных в рекламе моделей. В обыденной жизни никого этим не одурачишь, и страх не дотянуть до рекламного уровня лишь усиливается; за манящими рекламными картинками маячит предположение, что идеальный потребитель моды обладает качествами, которые, как когда-то считалось, пристали художнику.
Художник же, согласно представлениям времен модерна и романтизма, бессознательно обнажает свою внутреннюю жизнь и в то же время сознательно использует свое мастерство и талант, чтобы посредством элементов художественной среды создать нечто внешнее по отношению к себе. Если произведение искусства достигает цели, то бессознательные внутренние склонности художника поддерживают и питают его талант, который он задействует сознательно. Результат его труда находит у зрителя двойной отклик: сознательное признание сознательного усилия и неосознанный отзвук тех струн души, которые художник бессознательно затронул в себе самом. Оригинальная работа художника не обязана нарушать условности своей эпохи; она всего лишь должна отражать гармонию между идеей, мастерством и чувствами художника — свидетельство того, что художник хорошо знает себя, что личная творческая история передана достоверно.
В идеале человек, удачно одетый в современную модную одежду любого стиля, тоже являет собой именно такой результат — гармоничное произведение искусства, собранное из неясных внутренних порывов и ясных внешних решений, связанных воедино узнаваемым способом. Как и во всех остальных видах искусства, чем талантливее человек, тем лучше будет результат; и в этом как раз заключается одна из проблем создания модного образа. Многие чувствуют себя не слишком талантливыми художниками перед лицом широкого спектра возможностей и метавозможностей, предлагаемых модой.
Нынешняя огромная свобода и разнообразие в том, что касается одежды, особенно женской, служат отражением социальных свобод последней четверти XX века, когда уместность наряда больше не диктуется социальным укладом. В 1930-е годы все люди еще знали, какие наряды и в каких случаях уместны или неуместны, и примерно представляли, какого рода вещи нужны им для нормальной повседневной жизни; личный вкус и самовыражение реализовывались в определенных, довольно комфортных границах. То же можно сказать и о моде. Люди с не слишком богатым воображением могли по крайней мере рассчитывать на то, что они одеты подобающим образом. Позже от идеи объективного стандарта отказались, за исключением консервативной деловой одежды; и это вызывает известное недовольство.
Во всех прочих аспектах современной жизни единственный стандарт выбора одежды — личный. Вы можете конкурировать — или не конкурировать — с выбором большинства в том или ином случае, в той или иной группе; можете пойти на торжественный вечерний прием в шелковом платье, а можете быть единственной, кто явится туда во фланелевых штанах и свитере или в черной коже со стальными заклепками; но в любом случае вас будут воспринимать как человека, сделавшего свой личный выбор, а не как человека, одетого «правильно» или «неправильно».
Мы существенно переосмыслили одежду, стали видеть в ней личную, а не социальную сферу, и отчасти это произошло из моды на протест против моды. Внешнее давление и требование общей похожести в наши дни воспринимается как посягательство на личную свободу. Отсюда уважительное отношение к любому личному выбору в тех общественных условиях, где прежде выбор был жестко ограничен. В ресторанах больше нет дресс-кода; на официальных мероприятиях, ранее требовавших костюма с галстуком, все больше участников, одетых неформально. Женщинам уже не обязательно идти в оперу в вечернем платье, а в церковь — в шляпе. Принятые ныне взгляды препятствуют идее гармоничной общественной картины, предполагая взамен, что каждый из нас должен создать уникальный удачный образ своей индивидуальности, не заботясь о том, что делают остальные.
Тем не менее схожесть продолжает быть отчаянно необходимой для нашего социального комфорта, особенно для поддержания равновесия во фрагментированном обществе. Когда мы собираемся в ресторан или в оперу, многоликий модный бизнес услужливо вываливает перед нами уйму разнообразных вариантов, и мы вынуждены сами прокладывать себе курс. Груз личной ответственности, таким образом, непомерно возрастает. Нам больше не предписаны конкретные способы соответствия ситуации — мы должны придумать собственную версию того, чтó эта ситуация требует от нас лично, версию, которую затем все могут увидеть и обсудить. По сути, мы вынуждены раскрывать себя, как это делает любой современный художник, который создает работы по велению сердца, а не по заказу короля, или церкви, или их эквивалентов.
Груз ответственности возрос, потому что мы по-прежнему не хотим выглядеть глупо. Мы знаем, что наш выбор — это история в картинках, личная иллюстрация глубинного смысла нашего отношения к миру, а это означает приверженность к той, а не иной группе. Выбранный нами вариант моды служит средой, условной формой, в которой отливаются наши мысли, но в то же время и ширмой — роль, которую раньше выполняло общественное мнение и которую, как принято считать, выполняет подлинная одежда кланов и племен. Следование конкретной моде, особенно — странной, само по себе может создать серьезную силу. Яркий пример тому — военная форма, которая прячет страх одного человека под маску всеобщей храбрости. Примером может служить и чернокожая городская молодежь, чья общая манера одеваться броско и вызывающе приносит ей успех и удовольствие в мире недовольных.
