Население Константинополя росло, город преображался, а тем временем султан задался целью консолидировать свои владения. В течение двух десятилетий после 1453 г. большинство оставшихся в регионе лоскутков незавоеванных территорий, до сих пор принадлежавших византийцам и латинянам, были захвачены османами: Афины – в 1456-м, Сербия – в 1459-м, Мистра – в 1460-м, Трапезунд – в 1461-м, Митилини – в 1462-м, Негропонте – в 1470-м, Каффа – в 1475 г.
Когда власть перешла к османам, былые привилегии, которыми пользовались итальянские республики во времена Византии, были почти полностью утрачены. Вся торговля, которую вели итальянцы, перенеслась из Константинополя в находившееся на противоположном побережье предместье Галата (Пера), и, несмотря на несколько заключенных соглашений (к примеру, вскоре после разграбления Константинополя был подписан договор с генуэзцами), венецианских и генуэзских купцов в регионе заметно поубавилось. К концу века пошатнулось первенство Генуи на Черном море, приносившее ей большие доходы. Венеция продержалась чуть дольше, оставаясь крупным торговым союзником османов вплоть до XVII в., хотя и ее время от времени постигали неудачи. В период с середины 1350-х гг. до начала XVI в. политическая раздробленность, характерная для периода поздней Византии, была устранена, и вся территория бывшей империи оказалась под властью новой. Это серьезно повлияло на судьбу некоторых ключевых византийских институтов.
Попытки отыскать отголоски старого византийского порядка и выживших представителей прошлого приводят к выводу о том, что проще всего их обнаружить в двух областях общественной жизни – в рядах церковных служителей и греческой константинопольской элиты. Между этими двумя группами существовали достаточно тесные связи. Поскольку Константинополь еще за полвека до осады стал изолированным островком византийской власти внутри Османского государства, по крайней мере с конца XIV в. граждане и институты византийского мира имели шанс наладить связи с новыми хозяевами. Готовность подчиняться и подстраиваться под новые условия позволяла им сохранять за собой привилегии и собственность (именно так поступали многие монастыри и города) и даже давала им шанс заметно преуспеть в социально-экономическом плане.
Сразу после падения Константинополя на арене появились зажиточные и могущественные горожане – некоторые из них принадлежали к знаменитым семьям, другие были малоизвестными. Они удачно воспользовались установлением нового государственного строя и вложили свои средства в торговые предприятия. Должно быть, необходимый капитал появился у них еще до разграбления города, однако политическая нестабильность и нерегулируемая конкуренция с итальянскими купцами сдерживали их деловые порывы. Теперь им жилось как нельзя лучше, они хорошо понимали существующие принципы и способы ведения торговли, что, вероятно, было по душе новой власти. Одним из ярких представителей этой прослойки стал Фома Катаболен, секретарь Мехмеда II. Откуп налогов, управление государственными монополями (например, соляной торговлей) и пошлинами обеспечивали таких людей богатством и выгодными связями. Некоторые из них были родственниками видных новообращенных деятелей, которые изменили свои убеждения, чтобы сохранить власть при дворе – например, Месих-паша, племянник последнего византийского императора, позднее ставший великим визирем.
В течение первых десятилетий после падения Константинополя среди занимавших высокие посты немало было тех, кто принадлежал к семействам Кантакузинов и Палеологов. Их ряды пополнялись, по мере того как все больше зажиточных горожан выкупали свою свободу и возвращались домой. В город стекалась знать из недавно завоеванных территорий (Морея и Трапезунд), которая пыталась восстановить свое влияние. Именно благодаря этим людям, получившим выигрышный билет в новой политической ситуации, у Мехмеда возникла мысль о том, что восстановление патриархата в Константинополе могло бы стать для греческого населения весомой причиной вернуться в город.
Приблизительно через полгода после захвата столицы султан освободил из плена Геннадия II Схолария, монаха, некогда возглавлявшего клику противников унии (в результате он в каком-то смысле оказался у султана в пожизненном долгу). Именно его Мехмед II выбрал на роль нового патриарха, и это решение было одобрено советом епископов. Султан наделил патриарха определенными привилегиями – именно самого патриарха, а не патриархат, поскольку такой общественный институт отсутствовал в системе османских законов. В руках Геннадия оказалась административная и законодательная власть над православным населением, и, по крайней мере поначалу, он занимал довольно привилегированное положение. На протяжении первых десятилетий после 1453 г. патриархи освобождались от уплаты налогов. В их обязанности входило управление существующим церковным и монастырским имуществом (то есть той его частью, которая осталась после масштабных конфискаций, проведенных турками) и применение семейного права среди православного населения. Судя по череде патриархов, занимавших этот пост в течение первых двух десятилетий после 1453 г., сложившаяся ситуация была непростой: всего за 20 лет сменилось одиннадцать патриархов, в том числе трижды эту должность занимал сам Схоларий и дважды – один из его преемников Симеон.
Став первым патриархом времен Османской империи, Геннадий был окружен ореолом таинственности. Откровенно говоря, он не мог долго занимать этот пост (он трижды складывал с себя полномочия – в 1456, 1463 и 1465 гг.), учитывая, насколько трудная перед ним стояла задача – постоянно лавировать между непостоянными прихотями султана и давлением, которое оказывала на патриарха принципиально важная и растущая социальная прослойка светских архонтов из рядов греческой элиты, поддержка которой доставалась ему ценой немалых усилий. Непримиримый противник унии, Геннадий выказывал снисходительность по отношению к своей пастве – такое отношение было необходимым, если он хотел обеспечить единство православного населения. Однако это приводило в ярость многих его бывших соратников. Патриарх умело приспосабливался к чрезвычайным обстоятельствам, к примеру, проявляя терпимость в отношении тех, кто желал вступить в повторный брак после смерти (в том числе предполагаемой) супруга или супруги.
В конце концов Геннадий осознал, что церковь могла существовать и без империи – на самом деле, в определенном смысле, она могла стать своеобразной заменой государству в сознании верующих и принять на себя роль консолидирующего института. Однако, по мнению Схолария и многих его современников, все это происходило на фоне приближающегося конца света: предполагалось, что 1492 г. ознаменует собой конец седьмого тысячелетия, и люди в полной уверенности ожидали наступления Судного дня (см. главу 2, где описывается похожая ситуация, сложившаяся приблизительно в 492 г.). В свете этих настроений сохранение православной праведности приобрело еще большее значение, а трагическое падение Византии можно было пережить, объяснив его закономерностями Вселенной.
Османское государство поддерживало укрепление православия. К примеру, после завоевания территорий бывшей Византийской империи, находившихся в тот момент под властью латинян, османы поспешили восстановить там иерархию православного духовенства. Патриархат же, как и следовало ожидать, разорвал все связи с римской церковью. В 1484 г. Константинопольский большой поместный собор православной церкви, на котором присутствовали все четыре греческих патриарха, объявил Флорентийский собор неканоническим, а ненавистную Флорентийскую унию недействительной.
