Тем временем, пока Адальберт готовился начать епископскую карьеру, его характер существенно изменился. Когда Адальберт вернулся из Магдебурга, его биографы монахи Канапариус и Бруно Кверфуртский отметили, что это молодой человек приятной наружности и легкомысленных наклонностей. Вся Прага, казалось, была чрезвычайно благосклонна к молодому клирику, который обещал стать дружелюбным и благожелательным епископом.
Однако биографы Адальберта не преминули заметить, что время от времени он становился серьезным, когда пытался справиться с беспокоившими его духовными проблемами. Они оба пишут, что Адальберт не отходил от умирающего епископа Титмара, который на смертном одре горько упрекал себя за то, что не практиковал аскетизм, предпочел легкий путь тернистому, и теперь не был уверен, что может рассчитывать на спасение души. Юный иподиакон был так глубоко впечатлен признаниями Титмара, что с того дня резко переменил образ жизни, обратился к аскетизму и благочестию. Этот рассказ об «обращении» Адальберта, несомненно, имеет под собой веские основания, хотя не исключено, что биографы преувеличили суетность епископа, предшествовавшую его обращению, чтобы подчеркнуть перемены к лучшему. Епископ Титмар был бенедиктинцем из аббатства в Магдебурге, и крайне маловероятно, что его жизнь не была достойной монаха и епископа. Наоборот, он принимал участие в известном движении за реформы монашеской жизни, которое в его время захлестнуло весь христианский мир. Оно зародилось во Франции в начале X века и достигло высшей точки в Клюни. Оттуда оно распространилось до Рейнской области. Поскольку монахи Магдебурга прибыли из Трибурга (Триберга), вероятнее всего, отголоски этого идеалистического движения достигли и их обители.
Его участники утверждали, что монашеская жизнь – идеал христианства. Они утверждали, что аскетизм – гарантия вечного спасения. Так как все великие умы того времени в той или иной степени попали под влияние этого движения, неудивительно, что Титмар на смертном одре сожалел о своем прохладном отношении к аскетическим медитациям, которые, согласно этим учениям, приводят ближе к истинному христианскому идеалу, чем должность епископа. Естественно, имело место некоторое преувеличение монашеского идеала – ведь ни одно движение не может обойтись без тенденции к переоценке идеалов, к которым оно стремится.
Адальберт мог оказаться под влиянием этой эмоциональной волны еще в Магдебурге, где был в тесном контакте с местными бенедиктинцами. Пребывание в Италии оказалось даже более сильным фактором, ускорившим его полное обращение. Он отправился туда, чтобы получить инвеституру от императора. Подтвердив избрание Адальберта, Оттон II 3 июня 983 года провел церемонию в Вероне. В том же месяце на праздновании Святых Петра и Павла архиепископ Майнца посвятил Адальберта в епископы Праги. Адальберт направился из Вероны в Павию, где встретил Майолуса, аббата Клюни, и Гебхарда, епископа Тульского. Беседа юного епископа с аббатом, видным представителем реформистского движения, лишь усилила душевные порывы, которые он испытал у смертного одра Титмара. Адальберт вернулся в Прагу, где босой – в истинно монашеском стиле, хотя и в епископском облачении, – вошел в свой кафедральный собор, безразличный и глухой к приветственным возгласам толпы. Нам очень мало известно об управлении Адальбертом его обширным диоцезом. Это неудивительно, потому что оба его биографа – монахи, больше всего интересовавшиеся монашескими реформами, что, вероятно, не оставляло им времени для подробного освещения его пастырских обязанностей. Оба биографа превозносят благотворительную деятельность епископа. Канапариус подчеркивает пыл его проповедей. До нас дошло наставление, приписываемое святому Адальберту, которое он произнес в Риме – в монастыре, где нашел пристанище после бегства из Праги. Произнесенное в честь святого Алексия, оно практически дословно повторяет наставление святого Беды, хотя один абзац все же показывает, что у епископа были собственные оригинальные идеи. И это все. Мы почти ничего не знаем о событиях в Богемии во время пятилетнего пребывания Адальберта в диоцезе. Его биографы только твердят о многочисленных трудностях и злой воле могущественной аристократии, которые сводили на нет все усилия епископа, направленные на устранение некоторых злоупотреблений служителей церкви и мирян, и ничего не видят за пределами этой не слишком интересной темы. Издерганный, понимающий, что все его усилия тщетны, юный епископ решил покинуть диоцез и обосноваться в монастыре, где сможет вести свободную жизнь, соответствующую монашеским идеалам. И в 990 году он покинул Прагу и в сопровождении нескольких слуг и сводного брата Радима-Гауденция отправился в Рим.
Но в манере описания жизни и деятельности Адальберта его биографами нет и намека на обвинение: должны были существовать еще какие-то причины, помимо указанных ими, которые могли бы объяснить такой шаг. В начале деятельности Адальберта все шло хорошо. Мир между Славниковичами и Пржемыслидами сулил ему всю возможную поддержку, и первые результаты оказались исключительно удачными. Откуда тогда взялось противодействие аристократии и почему епископ так быстро впал в уныние и покинул свою епархию?
Отъезд Адальберта из Праги, как правило, объясняется непониманием между епископом-идеалистом и его наполовину варварской паствой, которая не разделяла благочестивых идеалов своего святого пастыря. Однако такое объяснение вызывает серьезный вопрос: как столь решительный жест, как отставка, можно примирить с обязанностями епископа, которому позволено покидать диоцез только при наличии в высшей степени уважительных причин и с разрешения вышестоящего руководства – митрополита и папы? Биографы наверняка знали об этом – Канапариус утверждает, что Адальберт покинул Прагу с разрешения папы. Но это не так. Подобному утверждению противоречит Бруно, да и сам Канапариус – в другой главе. Судя по всему, Адальберт проинформировал папу о своем решении только по прибытии в Рим, когда он попросил санкционировать его и, вероятно, отдал папе епископский перстень и крест в знак официальной отставки. Если так, то выходит – ни митрополит Майнца, ни папа Иоанн XV не сделали ничего, чтобы найти Адальберту достойного преемника, и диоцезом какое-то время управлял друг и последователь Адальберта по имени Вилико.
Историки, отдавшие предпочтение такому объяснению, знали, какой серьезной была трудность, и, чтобы ее преодолеть, постарались изобразить религиозные и моральные условия в Богемии того времени в самых темных красках. Они особенно подчеркивали, что христианство в этой стране находилось на самой ранней стадии и еще существовали многие пережитки язычества. Адальберт на столь мрачном фоне являл собой разительный контраст – одинокая фигура, искрящаяся идеями. Его святая жизнь служила постоянным укором другим представителям духовенства, жизнь которых была далека от святости, а постоянные порицания вызывали ненависть порочной аристократии. Грезивший идеями монастырских реформаторов, Адальберт страстно желал быть монахом. А трудности, стоявшие у него на пути, давали ему возможность реализовать свои идеи.
Такое объяснение фактов нельзя принять. Во-первых, моральная ситуация в Богемии во второй половине X века не соответствует изображенной мрачной картине. Она определенно была не так плоха, чтобы заставить епископа бросить свою паству и покинуть пост ради монашеской жизни. Не мог он стремиться к спасению собственной души, когда не смог спасти души своих духовных детей. В конце концов, какие грехи и злоупотребления могли, по мнению биографов, подтолкнуть епископа к откровенному дезертирству? Бруно упоминает о таких вещах, как рост числа браков между близкими родственниками, полигамия среди высших слоев общества, продажа христианских пленных еврейским работорговцам, нарушение прав и постов, работа по воскресеньям и вступление в брак священнослужителей. Он также писал, что аристократия активно протестовала и объединилась с духовенством против епископа, который старался заставить их вести лучшую жизнь.
