Но крепкие орешки Болеслава настаивали на принятии решения, даже если для этого придется нарушить обещание. Наконец Болеслав, глубоко обеспокоенный, сдался под натиском, и накануне праздника святого Венцеслава (Вацлава) – 28 сентября – его вооруженные силы подошли к воротам Либице.
Славниковичи, поверившие слову герцога, демобилизовали свои войска. Люди, которые несколько недель назад собирались выступить против Болеслава, теперь занимались уборкой урожая – процесс задержался из-за первых операций. С большим трудом удалось собрать горстку рабов для защиты Л ибице. Они сражались как львы, хотя с самого начала было ясно, что ситуация безнадежна. Солдаты Болеслава отказались соблюдать традиционное перемирие в День святого Венцеслава. Три дня шла битва не на жизнь, а на смерть. Небольшой отряд рабов Славниковичей заставил нападающих дорого платить за каждую пядь земли. После утраты замка Славниковичи укрылись в церкви, но покинули убежище, когда им были обещаны почетные условия сдачи. И все они были убиты. Пржемыслиды не пощадили никого. Все члены семьи Славниковичей вместе с женами и детьми были преданы мечу. Спаслись только отсутствовавшие – Собеслав, Адальберт и Радим-Гауденций.
Болеслав II поспешил занять все стратегически важные пункты на территории Славниковичей, и через несколько дней проблема вражды с этой династией была решена навсегда. Но Болеслав не покрыл свое имя славой, совершив это преступление. Его предательство и жестокость запятнали историю – доселе славную – династии Пржемыслидов. Едва ли можно считать оправданием для него тот факт, что он был далеко не единственным человеком в истории Средних веков, проявившим при устранении нежелательных соперников неслыханную жестокость.
Чешский хронист Козьма, предвзято относившийся к Болеславу II, попытался реабилитировать принца и переложить ответственность за преступление на представителей высших слоев общества, первыми среди которых были Вршовцы. Утверждая, что Болеслав «не был хозяином себе», хронист имел в виду, что князь был парализован и Вршовцы были истинными преступниками, желая только заполучить владения Славниковичей. Титмар подтверждает физический недуг Болеслава в последний год его правления, но добавляет, что его постиг удар из-за «неподчинения Христу», тем самым сделав паралич наказанием, а не оправданием. Бруно, давший самое лучшее описание бойни, записанное со слов очевидца – бывшего наставника Адальберта Радлы, напрямую обвиняет Болеслава в преступлении, тем самым не позволяя принять оправдание герцога Козьмой. В целом Козьма изображает Болеслава слишком светлыми красками и видит в нем идеал христианского князя. Картина совершенно недостоверна. Мнение Козьмы формировалось под влиянием щедрости Болеслава по отношению к церкви, что, будучи каноником, он не мог не оценить. Кроме того, он виновен в неверном изображении правления предшественника князя – Болеслава I, брата святого Венцеслава. Заметим, что Козьма применил к Болеславу те же самые слова и выражения, которыми хронист Регино из Прюма – его хроника была одним из источников Козьмы – описывал Людовика Германского. Это многое объясняет и предполагает, что Козьма испытывал недостаток в первоисточниках, касающихся правления Болеслава I и его сына.
В то время, когда писал Козьма – он умер в 1125 году, – легенда о святом Венцеславе приобрела большую известность, затмив память его брата и преемника, в чем, впрочем, ничего необычного нет. Если превозносить Венцеслава как одного из величайших христианских мучеников, тогда человек, ответственный за его смерть, должен быть низведен до уровня жестокого варвара. Приняв это современное мнение как данность, Козьма постарался приукрасить его.
Необходимо заметить, что первая биография Венцеслава, старая «Славянская легенда», написанная вскоре после смерти святого, не наводя глянец на участие Болеслава в заговоре против его святого брата, представляет Болеслава I в ином, более приятном свете. Автор «Легенды» приписывает весь груз вины не Болеславу, а зачинщикам заговора, вовлекшим юного и неопытного князя в свои дела. Впоследствии Болеслав горько сожалел о содеянном и отдал дань уважения покойному брату, перенеся его останки в кафедральный собор Праги.
Определенно можно сказать, что правление Болеслава I было во многих отношениях благом для Богемии и многие достижения, приписываемые Козьмой Болеславу II, на самом деле являются делом рук его отца.
Отметим также, что все последователи Славниковичей, которым удалось избежать гибели, бежали в Польшу. Только Радла вроде бы нашел убежище в Венгрии, где, возможно, работал раньше по просьбе Адальберта. Даже Анастасий, аббат Бржевнова, уехал из Праги в Польшу, и, когда Собеслав услышал об ужасной судьбе своей семьи в Либице, он направился в Польшу со всеми своими людьми. Ни император, ни польский князь не пожелали ему помочь, и главе того, что осталось от Славниковичей, пришлось дожидаться подходящей возможности при польском дворе.
Так окончилась первая попытка построить в Центральной Европе государство, объединив все польские и чешские племена под властью польской династии Пястов. Такое государство могло бы общаться с Германией на равных. Эта идея красной нитью проходит через все события в Польше и Богемии в последней четверти X столетия. Борьба за политическую интеграцию всех славян, живших на Висле, Одере, Эльбе, Мораве и Ваге, от Дуная до Балтийского моря, составляет фон яркой драмы жизни святого Адальберта. Историки не сумели понять внутренний смысл этой борьбы, и потому действия Адальберта, и в первую очередь его отказ от епископства в Праге, были расценены неправильно.
Однако чехам было трудно оценить смысл вражды между Славниковичами и Пржемыслидами. Едва ли они могли с сожалением оглядываться на события 995 года, поскольку решение судьбы было в пользу Пржемыслидов, династия которых стала символом средневековой славы чехов. Для них убийство Славниковичей стало последней фазой процесса объединения Богемии, и лишь немногие могли взглянуть на известные факты под другим углом и понять, что то же самое объединение могло быть достигнуто и под властью Славниковичей. Но в тот момент национальная гордость только зарождалась, и слияние разных племен шло по пути подавления или подчинения правящим династиям. Аналогичный процесс шел и в Богемии. Чехи и их правящая династия имели преимущество первого владения, а географическая конфигурация Богемии, вероятно, дала ее первым жителям – кельтским бойи – предчувствие, что они со временем сольются в некую политическую общность. Исчезновение Славниковичей действительно стало последним штрихом, обеспечившим единство Богемии, но победа Славниковичей, которая означала бы конец Пржемыслидов, не стала бы препятствием для единства Богемии. Наоборот, она внесла бы существенный вклад в образование Sclavinia от Дуная и Эльбы вдоль балтийского побережья до границ Руси. Sclavinia заняла бы достойное место рядом с Germania и Gallia, и течение европейской истории было бы направлено в другое русло.
В то время была только одна славянская династия, способная претворить в жизнь подобный план, – Пясты. Политику Мешко вдохновляло желание объединить сначала все польские племена, затем присоединить к ним все остальные племена, родственные полякам, начиная с тех, что заселили Богемию, Моравию и современную Словакию, и кончая славянами, жившими на правом берегу Эльбы. Схема в целом не настолько фантастична, как обычно считают историки, которые не принимают во внимание существование трех славянских государств – Белой Хорватии, Белой Сербии и Моравии. Пржемыслиды попали под влияние той же традиции, ушедшей в прошлое, но не забытой, но у них не было ни сил, ни широты кругозора, чтобы выполнить такую работу. Это могли сделать только Пясты, и Мешко I действительно сумел объединить Польшу и земли прежней Белой Хорватии. Оставалась еще древняя Моравская империя и Белая Сербия, но с помощью Славниковичей такое дело не было бы непосильным для сына Мешко, Болеслава Великого.
