Славниковичи, безусловно, следовали той же традиции. Дядя Адальберта Кристиан, автор лучшей латинской биографии святого Венцеслава, был хорошо знаком с греко-славянской литературой и создал труд, имеющий историческое и литературное значение, первую историю христианства в Моравии и Богемии. При этом он черпал вдохновение из всей существующей старославянской литературы. Он знал первую старинную славянскую легенду о святом Венцеславе, славянские биографии святых Константина-Кирилла и Мефодия, написанные в Моравии в конце IX века, и, возможно, даже жизнеописание ученика Мефодия, святого Наума. Он писал на латыни, но это не является доказательством его приверженности латинскому и западному культурному направлению. Ничто не мешало сторонникам славянского культурного движения выбирать язык, который их в тот или иной момент устраивал больше.
Адальберт, вероятнее всего, разделял убеждения дяди. Иначе Кристиан едва ли посвятил племяннику труд, столь благожелательный к греко-славянской культуре и литургии. Почти в то же время, когда Кристиан писал свой труд, в Богемии, в диоцезе Адальберта, была написана другая славянская легенда о святом Венцеславе, возможно, даже в Праге. Это был славянский перевод латинской легенды, написанной во второй половине X века Гумпольдом, епископом Мантуанским, по просьбе императора Оттона II. На самом деле перевод – это пересмотренная и значительно расширенная версия славянского издания легенд Гумпольда.
Эта славянская версия была известна и любима в Богемии второй половины X века и впоследствии. Затем она нашла путь в Киевскую Русь, где использовалась в литургических книгах русской церкви в память о святом. В тот же период первая славянская легенда также проникла в Киевскую Русь, Хорватию и Далмацию, где остатки славянской литургии существуют по сей день. Славянское жизнеописание святого Вита также могло быть написано в X веке, возможно, после возведения святым Венцеславом церкви Святого Вита. Мы также имеем возможность проследить до этого периода существование и развитие славянской литературы и так называемых пражских фрагментов.
Только в конце XI века усилилась враждебность к славянской литургии. (Правда, к примеру, изгнание славянских монахов из аббатства Сазавы Спитигневом II в 1055–1056 годах могло быть продиктовано иными мотивами, а не только враждебностью к славянской литургии.) Это произошло под влиянием нового реформаторского движения, усердно поддерживаемого Григорием VII. Каноник Козьма, к примеру, чешский патриот и женатый человек, был злейшим врагом славянской литургии. А так как он был первым чешским хронистом, его нелюбовь оказалась «заразной», и многие современные историки стали приуменьшать важность и распространение славянской литургии в Богемии. Сегодня в свете последних исследований такие взгляды приходится пересматривать. Нельзя не отметить заслуги святого Адальберта, который своим добрым отношением способствовал выживанию славянской литературы и литургии в Богемии.
Один момент может пояснить связь Адальберта с грекославянской культурой в том виде, как ее ввели в Богемии святые Кирилл и Мефодий. Следует помнить, что Болеслав II дал Адальберту разрешение строить церкви там, где он сочтет нужным, – это подтверждено документально. Считалось, что это положение было связано с оппозицией знати, которую резко осуждали оба биографа. Также предполагалось, что Адальберт, свято веривший в клюнийское движение, боролся против обычая, который делал знать владельцами церквей, построенных на их земле, в ущерб правам и привилегиям епископов.
Но это мнение, хотя и распространенное, не выдерживает критики. Невозможно сделать клюнийских реформаторов X века ответственными за любую оппозицию этой практике. Их реформа была строго монастырской, и главные сторонники движения прежде всего интересовались реформой аббатств и монашеской жизни. Реформаторы не интересовались церковной администрацией, хотя и не желали светского вмешательства в церковные дела. Оппозиция этому вмешательству и системе церковной администрации появилась позже, в первой половине XI века, и не в Клюни, а в Лотарингии, откуда распространилась в Рим при Льве IX, выходце из Лотарингии, и его преемниках. Строго говоря, у реформаторов Клюни было очень мало общего с реформаторами XI века. Абсурдно относить к временам Адальберта движение, которое началось на полвека позже. Невозможно даже утверждать, что Адальберт был предшественником реформаторов.
Практика частных церквей была широко распространена в Германии, и Адальберт познакомился с ней еще в Магдебурге, и его короткий контакт с аббатом Клюни и Герхардом, епископом Туля, едва ли можно назвать единственным источником, из которого он позаимствовал свои идеи.
Есть и другое обстоятельство, которое, как мне кажется, вполне могло оказать влияние на Адальберта. Следует помнить, что система частных церквей, против которой выступал Адальберт, была германским институтом, который в определенном смысле германизировал старую церковную систему, распространившись на римское и греческое христианство. Греки никогда не знали столь откровенного светского вмешательства в их церковную жизнь, и мы склонны забывать, что христианство принесли в Богемию два греческих миссионера, святые Кирилл и Мефодий. Разумеется, мы также полагаем, что они принесли в Моравию старую церковную практику в том виде, в каком она преобладала в Византии и Риме, и нам известно, что святой Мефодий, архиепископ Сирмия и Моравии, категорически возражал против некоторых германских практик. Биограф утверждает, что он отстаивал свои права в присутствии франкских епископов с большой горячностью.
Возможно, он считал неправильной франкскую систему частных церквей, распространившуюся на всю сферу франкской церкви. Есть в жизни святого Мефодия загадка, которую историки пока так и не сумели прояснить, – отчуждение между святым и Святополком. Почему он благоволил к латинским священникам и почему он обратился к папе для назначения франкского епископа Вихинга из Нитры под юрисдикцией митрополита Мефодия, когда вроде бы в его интересах было поддержать собственного архиепископа и его славянское духовенство? Ведь он сражался с франками и на военном, и на политическом фронте. Думается, что ответ следует искать в несопоставимости франкских и греческих методов церковной администрации. Святополк, возможно, предпочитал франкскую систему греческой, поскольку она давала ему контроль над его церковью и ее имуществом. Строитель церкви имел право на ее доходы. На этом принципе франки колонизировали древнюю Паннонию во времена Святополка. То, что этот принцип больше нравился Святополку, объяснимо. Но греки считали его противоречащим церковным традициям.
Если так, из этого следует, что ученики Мефодия, как славяне, впитавшие греческие понятия о дисциплине, выступали за старые римские и греческие практики. Это также объясняет, почему славянская литургия, несмотря на всю свою популярность, просуществовала недолго. Ей препятствовал тот факт, что ученики Мефодия не одобряли франкскую практику, и эта оппозиция стала традиционной в славянской церкви Богемии X века. А знать, имевшая собственные цели, благоволила к латинским миссионерам, система которых давала им хорошую долю в управлении и доходах церкви. Исход этой неравной борьбы был предрешен.
А проблема приобретает новый аспект, и, даже если нет убедительных свидетельств, он все равно заслуживает экспертного рассмотрения. Нельзя исключить, что святой Адальберт действовал под влиянием старой греко-римской традиции, принесенной в Богемию греческими и славянскими миссионерами, когда испрашивал разрешения герцога возводить церкви во всех местах, где он считал необходимым, вопреки интересам местной аристократии.
