Если такая трактовка немногочисленных фактов, касающихся ранней истории богемских славян, верна, тогда вывод, что моравский эпизод способствовал итоговому объединению славян старых земель бойи в одну политическую группу, оправдан. Несомненно, славяне Богемии часто упоминаются в документах еще до Моравского периода благодаря контактам с франками. Но вопрос заключается в следующем: что имели в виду хронисты – всю Богемию, какой мы ее знаем, или только ту ее часть, что располагалась ближе к франкам. Все славянские племена, занявшие древнюю страну бойи, не могли считаться данниками. И в анналах, при ссылке на покорение богемских славян Карлом Великим, не упоминаются хорваты, жившие в восточной части страны. Таким образом, трудно сказать, была ли эта часть страны под властью аваров или Карла Великого, который их уничтожил, или эта территория избежала власти и аваров, и Карла. Последняя возможность представляется более вероятной, и в этом случае богемское политическое единство было следствием моравского вмешательства.
Такой же вывод следует из того, что нам известно об оккупации Богемии славянами. Они проникли в страну, вероятно, когда там еще жили германские племена, но массовая иммиграция определенно не началась до того, как ушли германцы, то есть до конца V века, когда начался исход из Лужицы и Силезии, занятых в те времена соответственно сербами и хорватами, уже в некоторой степени славянизированными.
Свидетельство в пользу нашего взгляда на оккупацию Богемии славянами дает Константин Порфирогенет, который, упоминая о колыбели сербов на реке Эльба, по-видимому, идентифицирует их страну с землей бойи. Положение сербов Лужицы в Богемии интриговало многих историков. Но если мы вспомним, что занятие Богемии, особенно ее западной половины, началось с Лужицы, которая тогда стала центром государства, контролируемого сербами, оккупация Центральной и Западной Богемии может рассматриваться как нормальная экспансия Белой Сербии. Это делает утверждение Константина вполне вразумительным. Более того, если чехи, которые были ведущим племенем в западной половине Богемии, были как-то связаны с сербами, тогда идентификация Белой Сербии со страной бойи станет еще более четкой. Существует свидетельство такой связи. Но нет никакой необходимости считать, что чехи – племя, которое, согласно национальной традиции, переданной Козьмой, играло ведущую роль в оккупации Богемии, – были сербами или племенем, имевшим с ними расовое родство. Этимология названия «чех» издавна тревожила славянских филологов. В частности, В. Новотный, проанализировав различные теории, существовавшие до 1912 года, пришел к выводу, что название «чех» было изначально синонимом слова «человек, мужчина». А Р. Якобсон производит это название от старославянского корня c$d, и с ним согласны ведущие чешские филологи. Были выдвинуты и теории неславянского происхождения чехов. В частности, автор Н. Зупаниц утверждает, что сербы, хорваты, чехи и анты изначально были автохтонными племенами и относились к этнической группе алародов, родственной пеласгам. В национальной традиции мы находим указания на то, что чехи изначально обитали в Белой Сербии, возможно, как одно из племен под контролем сербов. Чтобы избавиться от него, они двинулись на юг. Козьма ничего не говорит об этой традиции, равно как и о легендарном чешском предке нации или его прошлом. Зато Далимилова хроника, составленная в стихах в первой половине XIV века, дополняет рассказ Козьмы и представляет праотца чехов явившимся из «сербской земли, где есть страна под именем Кроатия (Хорватия)». Совершив убийство в своей стране и не чувствуя себя в безопасности, Чех эмигрировал с шестью братьями и всеми своими людьми и покинул землю, «которая, как говорилось, называлась Кроатия».
Этот отрывок слишком легко игнорировался, поскольку предполагалось, что Далимил был одним из первых приверженцев так называемой автохтонной теории, согласно которой славяне пришли с юга, из страны современных сербов и хорватов. Но это неприемлемо, так как при внимательном прочтении хроники нельзя не признать, что Далимил скорее слышал что-то о миграции сербов «в страну, где живут греки, возле моря, откуда они распространились до Рима», что было написано до рассказа о приходе чехов в Богемию. Он, вероятнее всего, не знал, как расценивать традицию, о которой узнал, но трудолюбиво изложил ее в своих стихах, хотя и не в том месте, – он объединил ее с рассеиванием человечества по всей земле после строительства Вавилонской башни.
Интересно, что современный переводчик чешской хроники на немецкий язык перевел название сербов как Windin, Winden – так германцы всегда называли славян на Эльбе, так же как и славян, живших между Эльбой и Заале. Это не обычное совпадение. Переводчик был немец из Богемии, богемский патриот, которому не нравилось присутствие чужеземцев на родной земле, к которым он причислял даже своих соотечественников из Германии. Таким образом, он знал хотя бы что-то о местных традициях.
В любом случае чехи – пусть мы знаем совсем немного об их происхождении и подъеме княжеского дома Пржемыслидов – были процветающим племенем. (То, что Козьма пишет о браке Либуши, дочери легендарного Крока, с Пшемыслом (Пржемыслом), почти наверняка является легендой.) Факт, что Фульдские анналы 895 года отдают предпочтение чешскому князю, а не Витиславу, указывает на то, что чехи в это время приобрели политическое влияние в стране. Не то чтобы я считал это убедительным свидетельством. Ведь франки, естественно, были больше заинтересованы в отношении славянских племен западной части Богемии, чем в ситуации на востоке, так что хронист вполне мог только поэтому придать большую важность чешскому князю. Но представляется очевидным, что движение Пржемыслидов к власти началось именно в 895 году.
Такой взгляд на раннюю историю Богемии одновременно объясняет, почему лингвистические характеристики богемских славян остались неизменными. Славянские племена, жившие под властью чехов и хорватов, принадлежали к западной ветви, родственной польской группе, от которой они произошли, что очевидно, ведь они оставались так долго в непосредственной близости от колыбели славян и являлись последней славянской группой, мигрировавшей на юг. То же самое можно сказать о группе племен, обосновавшейся в долине Моравы, а также рек Ваг, Грон и Дунай. Только они никогда не были подчинены хорватам, сербам или чехам и могли продолжать собственное политическое существование, возможно, под давлением франков, экспансия которых в VIII и начале IX века велась в северо-восточном направлении, к северу от Дуная.
Что тогда стало с остальной Белой Хорватией после падения Моравской империи? Вопрос сложный. Современной информации на эту тему у нас нет. То, что хорваты Богемии проводили независимую политику и вступили в союз с чехами, позволяет допустить, что остальная Белая Хорватия в течение какого-то времени продолжала жить под властью Моймира II, преемника Святополка. Можно, по крайней мере, предположить, что богемские хорваты, пожелавшие отделиться от Моравии (если, конечно, такая трактовка допустима), остались связанными с другими хорватами, если последние разорвали отношения с Моравией в то же время.
Поскольку ничего не известно о событиях того, что некогда было Белой Хорватией, логично предположить, что Краков, который был центром Белой Хорватии, Силезия и Западная Галиция после краха моравов вернулись к независимому существованию. Тогда каковы были их отношения с мадьярами? Платили ли они дань новым захватчикам? Представляется, что да, ведь мадьяры стали хозяевами Моравии и, возможно, всей Моравской империи. Через Моравию, отданную на их милость, они оказались на расстоянии удара от сердца Белой Хорватии и Кракова, который в то время был процветающим торговым центром, и мадьяры были все же не настолько варварами, чтобы этого не видеть.
