Крупнокалиберные орудия «Сим» в который раз продемонстрировали свою полную несостоятельность: несмотря на сближение до двадцати пяти кабельтовых, их устаревшие механизмы наведения не смогли обеспечить захвата быстро перемещающегося крейсера. Неудивительно – они проектировались для поражения столь же древних и неторопливых китайских броненосцев, единственный выживший из которых сейчас тщетно пытался догнать отряд «Сим». Да и сами эти детища француза Эмиля Бертена были абсолютно неправильной платформой для столь крупных пушек – их трясло на скорости, жестоко качало на волне, валило в крен на циркуляции, да и просто вращение столь массивного орудия при наведении на цель вызывало легкий крен, что совершенно не способствовало снайперской стрельбе.
Отбежав на полном ходу на полсотни кабельтовых, «русский немец» лег на другой галс, уравнял ход с японцами и прекратил огонь. Удивленный паузой в обстреле, Катаока не мог даже представить, что русские решили посреди боя пробанить орудия правого борта и обеих башен. Поэтому перерыв в стрельбе с «Богатыря» был отнесен на якобы полученные им серьезные повреждения, информация о чем и была занесена в рапорт о бое, а оттуда попала в японский официоз «Описание военных действий на море в 37 году эпохи Мейдзи».
Наведя марафет, «Богатырь» начал спокойно, размеренно и неторопливо опустошать погреба левого, до сих пор не стрелявшего борта. Определив пристрелкой расстояние до противника, крейсер снова развернулся и, увеличив скорость до максимальной, пошел на очередной заход. На этот раз Катаока приказал отвернуть заранее, надеясь нашпиговать «Богатырь» 120-миллиметровыми снарядами на сближении. Стемман на его провокацию не поддался и отвернул практически одновременно с японцами. Выиграно еще полчаса, японцы отделались тремя попаданиями, русские получили один снаряд, все без серьезных повреждений.
В третью итерацию Катаока решил не отворачивать до последнего. Сблизившись на двадцать пять кабельтовых, Стемман понял, что на этот раз что-то пошло не так – японцы шли на него, не меняя курса. Лезть самому на рожон было не резон. Правда, появлялась возможность сделать классический кроссинг Т, что он и попытался сотворить, отвернув вправо. Но Катаока желал боя на параллельных курсах, причем выстроив пеленг, дабы сразу ввести в действие всю бортовую артиллерию своих крейсеров. Поэтому отдал приказ сигнальщикам поднять сигнал «к повороту влево, все вдруг», потребовав от старшего механика прибавить ход до самого полного.
Сам он стоял на правом крыле мостика «Ицукусимы» и, не отрывая от глаз наведенного на «Богатырь» бинокля, ловил малейшее движение противника. При этом адмирал с самурайской невозмутимостью не обращал внимания ни на выстрелы своих орудий, ни на взрывы русских снарядов. Увидев, что на новом курсе с «Богатыря» бьют восемь орудий (одна из установленных на верхней палубе пушек была повреждена осколками от близкого разрыва и сейчас экстренно ремонтировалась), а его отряд отвечает всего из пяти, он, стараясь голосом перекрыть шум боя, прокричал сигнальщикам:
– Лево на борт, поднять исполнительный!
При этом грохот очередного близкого попадания он, как и положено самураю, проигнорировал, хотя от сотрясения его едва не сбило с ног. К удивлению, хотя «Мацусима» и «Хасидате» послушно покатились влево, флагман упрямо шел по прямой. Опустив наконец бинокль, Катаока раздраженно рявкнул в сторону рубки:
– Я же приказал – лево на борт!
Никакой вразумительной реакции на его окрик не последовало, как не последовало и уставного ответа. Оставив начштаба Накамуру наблюдать за «Богатырем», взбешенный Катаока обежал рубку и протиснулся внутрь через узкий, прикрытый бронеплитой вход…
Внутри он застал картину тотального разрушения – русский шестидюймовый снаряд попал в смотровую щель. Об ее края его закрутило и искорежило настолько, что взрыватель не сработал. Но все же внутрь рубки он продрался. Ее старая броня на такой дистанции не удержала бы русский снаряд, попади он просто в ее стенку. И еще неизвестно, было бы это лучше или хуже: после пробития нормальной брони снаряд, скорее всего, взорвался бы. Но и простая череда рикошетов разваливающейся болванки весом в сорок килограммов на скорости почти в два Маха не оставила никому из находившихся там ни малейших шансов остаться в строю. Да что там в строю! Жив был только рулевой кондуктор, лежащий сейчас без сознания с перебитыми ногами под грудой тел и обломками штурвальной колонки. Останки командира крейсера каперанга Нарата были позже опознаны только по меткам на одежде. Машинный телеграф, амбушуры и прочие приборы управления были заляпаны кровью и искорежены до состояния, абсолютно исключающего их дальнейшее использование.
При этом «Ицукусима» продолжала идти на сближение с русским крейсером полным ходом, с каждой секундой отрываясь все дальше и дальше от систершипов, в то время, как их командиры недоумевали по поводу того, что задумал флагман. Попадание снаряда в его рубку осталось незамеченным.
В отчаянной попытке хоть как-то увести свой крейсер с курса, ведущего на сближение с «Богатырем», Катаока послал вестовых в машинное и румпельное отделения, с приказами соответственно «полный назад» и «лево на борт». К сожалению для японцев, оба добрались до мест назначения, причем почти одновременно. В результате, стоило носу старого крейсера начать катиться влево, как переведенная на «полный назад» машина сделала руль практически неэффективным. «Ицукусима» беспомощно раскорячилась между «Богатырем» и остальным японским отрядом, постепенно теряя скорость.
Стемман немедленно воспользовался беспомощным положением японского флагмана и, развернувшись на 180 градусов, стал на курс, на котором закрывался «Ицукусимой» от огня «Мацусимы» и «Хасидате». На тех наконец-то поняли, что их адмирал попал в переплет, и ринулись на помощь. Но к этому моменту «Ицукусима» уже приблизилась к «Богатырю» на недопустимые двадцать кабельтовых…
– Куда же его несет, господа? – недоумевал на мостике «Богатыря» Гревениц. – Ведь мы его, если он от своих оторвется, утопим за пять минут! Подойдем на пистолетный выстрел, нашпигуем снарядами и добьем минами…
– А вот сближаться на этот самый пистолетный выстрел я категорически запрещаю, – прервал уже набравшего было воздуха для отдачи приказа Стеммана Руднев. – Риск получить повреждения, из-за которых придется ставить «Богатыря» в док, перевешивает сомнительную славу от утопления этой древней калоши. У нас и так очередь туда, как к модному дамскому парикмахеру, на два месяца вперед расписана. Через неделю выводим «Варяга», сразу на три недели «Рюрик» на клетки: очистка днища, слава богу, не нужна – медь, хотя и ее после зимних походов надо чинить, да и добронирование оконечностей котельным железом по ватерлинию обязательно. А затем по неделе на «Громобой» и «Россию» для того же, но по усеченной программе. Трофейный истребитель, слава богу, и в плавдоке можно восстановить. Тогда во Владивостоке появится хоть один нормальный контрминоносец. «Соколов» своих Макаров нам не дал, кстати… «Богатырь» у нас пока единственный, кому в доке делать пока нечего, вот давайте так это и оставим. Отворачивайте.
– Ну, Всеволод Федорович, ведь само в руки идет… – просительным тоном начал Стемман, но был прерван самым бесцеремонным образом. Сближение не только позволило артиллеристам «Богатыря» капитально расковырять «Ицукусиму», но и дало возможность японцам достать наконец русский крейсер по-взрослому.
