– Дядюшка? – Казалось, он впал в некое подобие транса.
– Ах да, – спохватился дядюшка. – Тогда-то они и начали приходить. Являться на немой зов свистка.
– Дети? – спросил я, глядя на компанию вокруг нас.
Каким образом дети могли слышать неслышный дядюшке свист и что заставляло их считать этот звук сигналом к сбору?
– Да, дети, – подтвердил дядюшка Монтегю. – Они – мое наказание, Эдгар.
– Ваше наказание, сэр?
Я не понимал, какой властью над ним могут обладать местные мальчишки, в присутствии которых он, впрочем, чувствует себя вполне непринужденно и спокойно делится постыднейшими подробностями своей биографии.
– Мой дом – проклятое место, Эдгар, – сказал он. – Ты наверняка это чувствовал.
– Да, сэр, атмосфера у вас там необычная, – согласился я. – И как-то холодновато.
Дядюшку Монтегю мои слова заставили усмехнуться, а дети как один вздрогнули.
– Говоришь, холодновато? Да, Эдгар. Холодновато. Правда, дети?
До сих пор дядюшка Монтегю к ним не обращался. Они пришли в возбуждение, но по-прежнему не издавали ни звука.
– Вы, дядюшка, так и не объяснили, кто эти дети и что они здесь делают, – сказал я.
– А сам ты не догадываешься?
– Нет, сэр, – ответил я. – Не догадываюсь. Может быть, вы учите деревенских детей, чтобы загладить свою вину за то, что случилось в вашей школе?
Он мрачно улыбнулся и покачал головой.
– Это не деревенские дети, Эдгар. И в глубине души ты наверняка это понимаешь.
– Сэр? – Я все же надеялся добиться от него вразумительного ответа. – Что вы имеете в виду?
– Они, Эдгар, рассказывают мне свои истории. Приходят и рассказывают. И приносят с собой важные для их историй предметы – эти проклятые подарки заполонили весь мой дом. Он насквозь пропитался нездешностью, которая отравляет и его стены, и окрестные владения, и человека, которого ты сейчас перед собой видишь. Дом притягивает к себе обитателей сумеречного мира – мира, который тебе, Эдгар, не по силам вообразить. Они слетаются к нему, как мотыльки на свет фонаря.
– Но если в доме так ужасно, – сказал я, изо всех сил стараясь не оглядываться на полускрытые во мраке детские фигуры, – почему бы вам, сэр, не переехать?
– О нет, Эдгар, Францу это не понравилось бы, – сказал дядюшка. – А Франца расстраивать не стоит.
– Не понимаю, о чем вы, дядюшка? – удивился я. – Ведь Франц – ваш слуга.
– Франц прислуживал мне давным-давно, когда еще был в полной мере жив…
– Был в полной мере жив? – недоуменно переспросил я. – Что вы хотите этим сказать? Человек может быть либо живым, либо… – Я не мог заставить себя закончить фразу. От вины у дядюшки явно помутился рассудок.
– Дом очень сильно изменил Франца, – сказал он. – И теперь он ни за что меня не отпустит. Он мне скорее тюремщик, а не слуга. И я это заслужил. Многие мучаются на каторге и гниют за решеткой за гораздо менее тяжкие преступления, чем содеянное мною. – Он ненадолго умолк. – Странно сказать, Эдгар, но я больше не боюсь своих гостей. Я успокоился. И смирился со своей судьбой. Слушать истории – это мое наказание за все те годы, что я не слушал учеников, не слушал Уильяма.
– Не хотите же вы сказать, сэр… – начал я. – Неужели истории, которые вы мне рассказываете, поведали вам эти дети?
Дядюшка Монтегю молча кивнул.
– Но как такое может быть? – спросил я, слегка запнувшись оттого, что дети подались вперед, чтобы, как мне показалось, не пропустить ни одного моего слова. – Это же значило бы только одно…
– И что же, Эдгар?
– Что эти дети – во всяком случае, некоторые из них – мертвы.
Едва я произнес это слово, дети бросились врассыпную и попрятались за деревьями. Они осторожно выглядывали из-за древесных стволов, и, несмотря на окутывавшую их густую тень, я знал, что их взоры, все без исключения, нацелены на меня.
– Им не нравится это слово, Эдгар, – сказал дядюшка Монтегю. – Оно их расстраивает.
– Расстраивает их? – Только из-за страха врезаться в одну из призрачных фигур я в тот же миг не пустился наутек.
– Они приносят мне свои истории, и я их слушаю, – продолжал дядюшка. – Самым первым был Уильям, но его историю я, к несчастью, и так знал слишком хорошо. С тех пор они приходят и приходят. А я стал кем-то вроде никому не известного двоюродного брата Старого Морехода. Ты знаешь эту поэму, Эдгар?
Дети снова понемногу подтягивались к нам.
– Да, сэр, – ответил я. – Ее написал Сэмюэл Тейлор Кольридж. В школе мы учили наизусть большие отрывки из нее.
– Я, в отличие от ее героя, обречен не рассказывать свою ужасную историю, а слушать, что рассказывают эти пропащие дети. В этом мое наказание и мое покаяние.
Один из мальчиков робко протянул ко мне руку, и я, несмотря на то что искренне сочувствовал их страданиям, невольно вскрикнул от страха. «НЕТ!» – страшным голосом проревел дядюшка, пробудив ненужные воспоминания у мальчика, которого он в бытность директором, должно быть, не раз колотил. Я, как и призрачные дети, инстинктивно шарахнулся от дядюшки.
– Он не ваш, – сказал дядюшка, а потом уже более мягким голосом обратился ко мне: – Прости их, Эдгар. Их влечет биение твоего сердца, тепло твоего тела. Они ужасно изголодались по жизни. Зла они не хотят, но их прикосновение… пробирает до костей. Тебе лучше пойти домой.
– Да, дядюшка. – Но я не двинулся с места, так как не мог себя заставить повернуться к призрачным существам спиной.
– Дети, подойдите ко мне, – велел дядюшка Монтегю и принялся собирать их вокруг себя, как школьный класс перед экскурсией на природу. – Полагаю, Эдгар, с тобой мы больше не увидимся.
– Даже не знаю, сэр… – проговорил я.
– Ничего, я все пойму. – Дядюшка Монтегю печально улыбнулся. – Хотя мне и будет тебя не хватать. Я находил утешение в том, чтобы делиться с тобой историями. Прощай, Эдгар.
С этими словами дядюшка повернулся и пошел к дому, а дети потянулись за ним. Я стоял и, слушая, как громко бьется мое сердце, смотрел ему вслед, пока его фонарь не уменьшился вдали до размеров светлячка. Мне вдруг стало понятно, что имена – Джозеф и Мэттью, – которые он назвал, появившись из темноты, принадлежали мальчикам из рассказанных им мне историй: Джозеф стал жертвой существа, охранявшего старый вяз, а Мэттью упал в пропасть и насмерть разбился, встретившись лицом к лицу с собственным ужасающе обезображенным «я».
Тем временем один из следовавших за дядюшкой мальчиков развернулся и пошел в мою сторону. Я сказал «пошел», но это кособокое перемещение вприпрыжку было лишь злобной пародией на походку. Имя этого мальчика я знал еще до того, как его произнес дядюшка.
