Тяжёлые веки слиплись, и она провалилась в сон, не наполненный никакими образами, кроме белого шума, напоминающего шум реки под дождём.
Она очнулась резко, как от толчка. Трубок у лица уже не было, но из её руки всё ещё торчала иголка, через которую в вену поступала какая-то прозрачная жидкость из капельницы.
Тело болело так, будто были переломаны все кости.
Айла огляделась. В палате никого не было, но сквозь окно в коридор она заметила дежурившего у её двери военного. Он деловито читал свежую хронику и бросал безразличные взгляды на любого, кто смел пройти мимо охраняемой им вотчины.
В палату, сквозь чистенькие жалюзи большого трёхстворчатого окна, пробивался приглушённый небесной дымкой солнечный свет и слабо отражался от белоснежного больничного белья. В нос бил едкий запах лекарств, спирта и хлорки. Айла повернула голову и поморщилась от хруста затёкших шейных позвонков. Она закусила губу, борясь с накатившей тошнотой. Соседние койки оказались застелены и пусты. Странно, что после взрыва в больнице оставались свободные места. Или она пробыла без сознания так долго, что всех её соседей уже успели выписать? Где её брат? Мысль о Кае заставила её мгновенно проснуться.
По коридору устало брёл врач, которого она раньше уже видела среди прочих – он светил ей в глаза ярким фонариком, почти ослепив, когда она пришла в себя в первый раз, и он же потом громко кричал на интерна, который уронил какой-то шприц. Врач заметил, что она очнулась, и что-то сказал охраннику, после чего тот бросил на пациентку быстрый взгляд, что-то промямлил и достал телефон. Врач на ходу ему что-то ответил и отворил дверь в палату.
– Вы проснулись? – спросил он с порога. – Как вы себя чувствуете? – Его голос был весел и фальшив, будто его обладатель хотел скрыть, что дела совсем не хороши. Он бросил дверь, и та медленно закрылась с помощью доводчика.
– Где Кай? – Айла не узнала собственного голоса – повреждённые трубкой связки издали низкий чужеродный хрип.
– Кто? – Доктор подошёл к койке и проверил капельницу. Жидкости внутри оставалось чуть больше половины.
– Мой брат.
– Вы поступили одна. – Он провёл пальцем вдоль ломаной линии на экране кардиографа. – Но я проверю списки.
– Мост взорвался. – Айле было больно говорить и до смерти хотелось пить. – Мы были в машине.
Она обнаружила, что кто-то заплёл её испачканные в иле волосы в толстую косу и уложил на плечо.
– О, это наша новенькая медсестра, – ответил на безмолвный вопрос в глазах пациентки врач, делая какие-то пометки в медицинской карте, которую снял с крючка у изголовья кровати.
Из её груди вырвался хриплый кашель. Врач протянул ей стакан воды, стоявший на тумбочке.
– Выпейте, это чистая вода.
Айла приподнялась на подушке и сделала пару глотков. Действительно чистая. Вода отдавала какой-то студёной свежестью. «Покупают, – подумала она. – Точно покупают на баржах». Им с братом никогда не удавалось очистить дождевую воду до такой же степени мягкости и вкуса, даже пропустив её через фильтры с десяток раз.
Айла предприняла попытку подняться.
– Нет, не вставайте, – остановил её врач. – Вы ещё слишком слабы.
– Я должна его найти.
– Лягте. – Он с силой вернул Айлу на место.
Она послушно легла.
Врач измерил пульс пациентки, послушал сердце и, убедившись, что её зрачки реагируют на свет в рамках допустимой нормы, произнёс:
– К вам сейчас посетитель.
– Кто? – Девушка провела языком по растрескавшимся губам. Во рту стоял тошнотворный привкус тины. Его отдающий сыростью и гнильцой запах пробирался в нос горьковатой вонью. Голова раскалывалась, боль горячими толчками пульсировала в сосудах и висках.
– Сейчас узнаете.
С этими словами он бесшумно выскользнул из палаты, а на пороге появился человек, которого Айла меньше всего хотела видеть. Выше среднего роста, тёмно-русые волосы, лицо надменное, глаза злые, сутулый… Роман Вольски-младший, несмотря на дорогую одежду и золотые часы, всегда производил на Айлу впечатление подловатого менеджера среднего звена, который всеми силами рвался занять своё место на вершине пищевой цепочки. В её кабинете все звали его Куцым и смеялись над тем фактом, что знаменитый на весь город Вольски-старший смог разродиться только вот таким вот хилым наследничком.
– Добрый день, – произнёс он совершенно не подходящим его внешности густым баритоном, который, несмотря на дежурную любезность, сквозил властью и пренебрежением.
Его узкое, не особенно симпатичное самодовольное лицо со слегка вздёрнутым носом озарила фальшивая улыбка. Светло-голубые, почти прозрачные глаза смотрели на пациентку как на товар в магазине.
– Папа разжаловал вас до должности своего ассистента?
– Спасибо, что избавили меня от необходимости быть любезным. – Роман вошёл в палату, будто вовсе не оскорблённый этим замечанием. – Терпеть не могу общаться с подчинёнными как с ровней.
Он с видом хозяина мира прошёл к койке, бросил на неё своё пальто, как если бы это было пустое кресло, и, садясь на безнадёжно скрипучий больничный стул, поправил на рукаве запонку в виде грифона графов Приграничья, эмблему которого Сытные короли нагло присвоили ещё до войны с Эвдоном.
Вольски, Вольски. В городе днём с огнём было не сыскать более бесстыжего семейства. К счастью, их было всего двое.
Главой семьи был Роман Вольски-старший, прозванный Львиной Лапой, потому что всё, на что он клал свою жилистую руку, уже не представлялось возможным у него отобрать. Будучи ярким представителем торгового сословия Мраморной долины и весьма изворотливым в плане коммерции и налаживания связей, он сколотил настоящее состояние во время войны с Касарией, торгуя оружием и едой с обеими сторонами конфликта, а после победы Антикасарийской коалиции договорился с нужными людьми в министерстве и выстроил нефтяные вышки возле руин Таш-Харана, благодаря чему всего за пять лет стал самым богатым человеком в истории. С алчностью этого амбициозного торгаша могла соперничать разве что алчность последних Даимахов, с той лишь разницей, что Вольски никогда не торговал людьми. Роман Вольски-старший был воплощением власти и ума, а ещё он производил впечатление человека, который, несмотря на седину, умрёт не раньше чем в сто двадцать лет, из простого ехидства. Он настолько любил себя, что даже единственного сына назвал в свою же честь, даже не подозревая, что именно наследник послужит долгожданным многими щелчком по носу его раздутого эго.
Он был одержим идеей заработать все деньги мира, и потому, когда состояние его нефтяной компании превысило пятнадцать миллиардов крефов, он захотел заработать ещё. Вовремя услышав новости с рынка, он переоформил свою компанию в благотворительный семейный фонд, что, вместе с вложением баснословных сумм в развитие Академии искусств, дало Львиной Лапе приятный бонус в виде права не платить налоги с любой прибыли. Но и этого ему показалось мало. Чтобы придать своей фамилии лоску, он нашёл человека, который доказал в суде, что род Вольски является прямым потомком династии графов Приграничья, что на правах наследников давало им право распоряжаться всеми землями от Эмронских холмов вплоть до гор Частокола вместе с расположенными там городами.
