Эмин, видимо, подгоняемый адреналином, принялся оправдываться:
— Мы ушли из семьи, потому что не хотели всех этих ограничений, не хотели, чтобы над нами смеялись, чтобы диктовали, как нам жить. Мы хотели жить как угодно, но не так, как нам предписывали правила. Поэтому мы уехали и начали жить по-своему. Но семья нас не забывала. Брат постоянно звонил, спрашивал, как дела. Мы скрыли от него, что у нас есть Симеон, потому что для брата, отца, матери и других родственников появление ребенка у Азизы было грехом, если она не замужем за выбранным родителями мужчиной. Он в любом случае был грехом. Мы так не считали.
— И ты думаешь, что Азизу убил брат?
— Этот грех смывается только кровью, — ответил Эмин. — Семья считала так. В нашем древе есть много покойников, которых отправили на тот свет за грехи. Если другие семьи как-то иначе справляются с жизненными ситуациями, то отец знал только нож. Другими способами он проблемы не решал. Брат — его копия.
— Слабовато для обвинения, — протянул Ян.
— Это слабовато для вас, но я знаю, как поступил бы мой брат. В ту ночь троих девчонок изнасиловали, а Азизу убили. Такое мог сделать только мой брат, потому что больше никто не имел ненависти к Азизе.
— То есть твой брат не только ее убил, но еще и изнасиловал? Он же считал это грехом, — сказал Ян.
— Что позволено Юпитеру… Да, это очень похоже на Лему.
Эмин замолчал и опустил голову, Ян услышал, что парень плачет. Он, в общем-то, не выглядел плохим человеком, только трусом. И он представлял опасность для Симеона. Он мог вернуться и разрушить то, что Яну удалось построить. Он мог вернуться, забрать Симеона и снова бросить только лишь потому, что где-то забрезжила новая угроза.
Но родители так не поступают.
«А как поступают родители? — вклинился Убийца. — Как ты, например? Забывают о существовании собственного ребенка ради работы, а потом, соскучившись по семейным ценностям, подбирают какого-то чужого мальчика? Или как еще поступают настоящие родители, которых ты уважаешь? Создают некое подобие семьи, куда берут ребенка, каким-то непонятным образом прицепляют туда симпатичную одинокую женщину, наспех склеивают — смотрите, у меня семья? Ты-то верно сделал? Здраво рассудил? Может быть, тебе стоит поступить с Симеоном правильно и отдать в детский дом? Или взять ответственность на себя и оформить документы не на Софию, которая просто не может тебе ни в чем отказать, оттого и соглашается воспитывать чужое дитя? Может быть, ты подумаешь о будущем мальчика? Он не знает, что ты убиваешь людей, но чувствует, что ты темный человек с руками, склизкими от крови. Хочешь сделать из него чудовище, которое видишь каждый день в зеркале?»
Ян внимательно выслушал монолог Убийцы и помотал головой, сбрасывая наваждение — такие мысли неудобны сейчас, когда он занимался куда более мерзкими делами.
— Что ты сделал, Эмин? — спросил он у дяди Симеона.
— Что я сделал?..
— Ты узнал, что Азиза мертва. Ты испугался, что брат придет за тобой. Что ты сделал, чтобы защитить себя и Симеона? — спросил Ян.
Эмин не ответил, головы не поднял. Ян ткнул дулом пистолета ему в висок и повторил вопрос. Тишина. Ян ткнул сильнее, но никакой реакции. Тогда он ударил со всей силы, и Эмин заорал:
— Что ты хочешь услышать?! Что?! Что я должен сказать?! Ты и так знаешь!
— Не ори. Скажи мне, — сказал Ян ему в ухо. От Эмина пахло потом и кровью — на голове рана от обуха пистолета. А еще пахло страхом. Он плакал, уже не скрывая своего отчаяния. Яна это не трогало. Он помнил, как старался не дышать Симеон в том парке. Помнил, как громко он кричал, боясь за свою маленькую жизнь. И помнит, что чувствует парень сейчас, думая, что его бросили.
— Что тебе сказать?! Что ты хочешь услышать?!
— Что было дальше? Что ты сделал? — спросил Ян спокойно.
— Я убежал, — ответил Эмин сипло и тихо.
Ян ударил его и потребовал сказать громко и четко.
— Я убежал, я оставил Симеона в квартире. Я знал, что Лема не тронет ребенка, каким бы греховным он ни был. Я знал, что они позаботятся о нем. Знал, что не причинят вреда. И знал, — черт возьми! — я знал, что Лема убьет меня точно так же, как и Азизу! Я собрал вещи и сбежал, оставив Симеона в кровати и не заперев дверь, чтобы он мог выйти.
— А если бы он умер?
— С ним бы ничего не случилось. Лема уже шел.
— Ты врешь, — тихо сказал Ян. — Ты все врешь. Ты сказал, что узнал о гибели Азизы по новостям. Поэтому если бы Лема шел за тобой, он бы уже пришел.
— Я убежал в тот день! Я не вру! Симеон еще спал! Это была суббота!
Суббота, значит. Симеон провел дома один день, а вечером пошел искать родителей и остался в парке. Может быть, он пошел ночью? Неважно. Целые сутки ребенок был один, считал себя брошенным и пытался найти маму. Целые сутки.
Ян взял подушку, положил на лицо Эмину и, пока тот извивался и орал от ужаса, выстрелил ему в колено через глушитель. Это было очень больно, он знал по себе. Дождавшись, когда Эмин проорется в подушку, Ян сказал:
— И ты все равно врешь. Чем тебе помешал парень? Почему ты не забрал его с собой? У тебя были деньги, ты мог спокойно уехать в другую квартиру, и тебя бы никто не нашел. Ты мог бы даже уехать в другую страну. Ты мог бы не бросать Симеона.
— Нас бы нашли, все равно бы нашли. Ты ведь нашел.
— Это несложно, — ответил Ян. — Ты слишком ленив, чтобы замести следы. Мог бы работу сменить для разнообразия. Ну, или хотя бы из конспирологических соображений сжечь визитки, которые разбросал по всей квартире.
Эмин сплюнул на пол выбитый зуб с лужицей крови и посмотрел на сочащуюся рану на колене. От боли ногу выгнуло, и он пытался хоть как-нибудь ее распрямить, но щиколотки были плотно притянуты друг к другу.
— Тебе на него плевать, — сказал Ян. — Даже сейчас, зная, что я знаком с Симеоном, ты не спросил, где он, все ли с ним в порядке. Тебе плевать на пацана. Так?
Эмин молчал недолго, пытаясь убаюкать ногу, а потом спросил:
— Тебя нанял Лема? Ты меня убьешь? Почему не сам? Почему Азизу он убил сам, а за мной послал киллера?
— Меня нанял Симеон. Он попросил разыскать дядю и убить его, потому что дядя трус, а это грех еще больший, чем спать с сестрой.
Яну больше не требовалось слов и доказательств. Он точно знал, почему Эмин не забрал с собой Симеона. Потому что ребенок — это ответственность, это ограничения, это все то, чего хотят люди, которые создают семью и рожают детей. Этому человеку не нужен был сын, он о нем не просил. Он просто получил то, что неизбежно бывает, если не включать голову. И у него не хватило духу воспитать ребенка, который совершенно не виноват в том, что отец его не хотел.
Он мог оформить его в детский дом, мог воспитать ребенка один, мог обратиться за помощью к родителям, мог создать новую семью и дать Симеону возможность жить с мамой и папой.
