– Да, – буркнул я, машинально убирая руки со штакетника. – Но я не писал.
Брови Карлы недоумённо взлетели вверх.
– Вообще-то я не уролог, – насмешливо заметил он, – и дисфункции вашего мочевого пузыря меня не интересуют.
– Да нет… – смешался я. – Просто каждый, увидев мои руки, советует на них помочиться.
– Ах, народное средство… – понимающе покивал Карла, но в его глазах продолжали искриться смешинки. – И вы им не воспользовались? Напрасно. Вот вы, например, думаете, что когда у человека на глазу ячмень, показывать ему кукиш – предрассудок? Ничего подобного, это прекрасное народное средство. Человек с ячменём, которому тычут в лицо кукиш, изумляется от неожиданности, глаза широко распахиваются, кожа на веках напрягается, и ячмень прорывает.
– Ячменя у меня нет… – жёлчно начал я, но пожелать Карле типун на язык не успел. По нам скользнула большая тень, и я рефлекторно пригнулся. Мимо головы просвистело, и у ног шлёпнулась основательная лепёшка птичьего помёта.
– Адаптируется потихоньку! – прокаркал на лету птеродактиль Ксенофонт и, суетливо трепеща крыльями, полетел в сторону леса. Лёгок на помине.
– Берданки на тебя нет! – в запале крикнул я вдогонку.
– Зачем вы так? – пожурил Карла. – Ксенофонт прав. Вы начинаете кое-что понимать. – Он посмотрел на птеродактилеву лепёшку, всё-таки не выдержал и фыркнул: – А хорошо, что коровы не летают, а?
Я скосил глаза на лепёшку у ног и брезгливо передёрнул плечами, представив, что было бы, если б птеродактиль оказался точнее. Лепёшка, в сравнении с птеродактилем Ксенофонтом, была несоразмерно большой. Но птеродактиль не птица.
– Это, надо понимать, ягодки?
– Какие ягодки? – не понял Карла.
– Которые после цветочков.
– Ах, эти… – Карла покачал головой. – Нет, не ягодки. Так, завязь первая…
Он приподнял шляпу, кивнул, развернулся и степенно, опираясь на трость, зашагал к двери гостиницы.
«Какие же меня здесь ждут ягодки?!» – ужаснулся я и опустился на завалинку. Пора, в конце концов, признать, что в Бубякине происходят аномальные явления. Хватит уговаривать себя, что всё это имитация, фальсификация и подделка… Конечно, когда всё списываешь на цирковые фокусы, чревовещание, медикаментозные мутации, пиротехнические спецэффекты, маразм и шизофрению местных жителей, как-то спокойнее и увереннее себя чувствуешь. Можно продолжать в том же духе: предположить, что в мотеле «91-й километр» на трассе Ворочаевск – Усть-Мантуг мне в завтрак подмешали галлюциногенов и теперь дурят голову, как хотят. Этой версией можно объяснить всё, что угодно: и почему все знают, кто я такой, и двухголового пса, и фиолетовую картошку, и бздыню, и щупальца огородника, и вращающийся столб с указателями звёзд, и говорящего птеродактиля и… и, в конце концов, его лепёшку под ногами.
Мимо неторопливо протрусил трёхцветный двухголовый Барбос, скосил на меня четыре глаза, пренебрежительно чихнул и, лавируя между возводящимися аттракционами, направился к столбу со звёздными указателями.
Я посмотрел ему вслед. Нет, так не годится. Понятно, что сознание рефлекторно пытается всему искать разумное объяснение, но, быть может, в том-то и заключается сермяжная правда познания мира, чтобы суметь абстрагироваться от впитанных с детства азбучных истин строения Вселенной? Когда-то Вселенная представлялась как плоская земля, накрытая хрустальным сводом небес с неподвижными звёздами, и средневековые прагматики довольно толково и аргументировано находили обоснование такому устройству мира. Современные прагматики считают Вселенную бесконечным трёхмерным миром, чьи законы регламентируются предельной скоростью света, постоянной Планка, гравитационной постоянной и прочими незыблемыми константами. А если мир на самом деле многомерен, если в нём существуют параллельные пространства, обратное течение времени? Тогда мы в своей дремучести ничем не отличаемся от средневекового монаха, который добрался до края Земли, высунул голову в прореху хрустальной сферы и увидел колёса небесной механики. Только мы в прореху трёхмерной Вселенной вместо колёс небесной механики созерцаем регламентируемые, как плоская Земля, физические постоянные и незыблемые, как хрустальный небесный свод, математические константы…
– Привет, женишок, – услышал я из-за спины.
«Место встречи изменить нельзя…» – оборачиваясь, подумал я. В прошлый раз именно тут и именно так, со стороны палисада, Лия подошла ко мне.
Лия переоделась. Теперь на ней были обыкновенные джинсы, кроссовки, свободная голубая футболка, а на руках длинные, по локоть, голубые перчатки, словно она прятала ожог от моей руки. Причёска была та же, в виде башни на затылке, но волосы не светлые, а каштановые. «Парик», – неожиданно понял я и, вспомнив, как топорщился старушечий платок на её голове, представил громадную шишку на затылке. Урод, что с неё возьмёшь… Однако в возникшем в воображении образе: с лысой головой и шишкой на затылке – Лия всё равно не выглядела уродом. Как бы мне этого ни хотелось. А мне, честно говоря, не хотелось представлять её уродиной.
– Здоровались сегодня, невеста, – буркнул я. – Не боишься ко мне через палисадник тропку протоптать?
– Лишь бы замуж за тебя не выскочить, – отрезала она, но мне почему-то показалось, что прозвучало это неискренне, и на лице под зеленоватым загаром проступил румянец.
Я почувствовал себя неловко и отвёл взгляд.
– Цветы жалко… – пробубнил я. Мне снова захотелось её поцеловать, и в этот раз чувство было настолько ошеломляюще острым, что еле сдержался. Чёрт, да что это со мной?! Никогда раньше не испытывал столь сильного влечения к женщине, тем более малознакомой. Приворожила она, что ли, как глаза на дороге отвела? Или всё дело в странном ожоге, когда наши руки соприкоснулись?
Я скосил глаза и исподтишка глянул на свою ладонь. Зеленоватый налёт не исчез. В сочетании с волдырями от крапивы зрелище было не из приятных.
– Что у тебя с руками?
– В крапиву влез… – нехотя сообщил я, ожидая, что и она начнёт рекомендовать «народное средство», однако не учёл, что жалости ко мне Лия не испытывала. Скорее, наоборот.
– Жаль, что только руками, – сказала она.
Я перевёл взгляд со своих рук на её и увидел, что пальцев на перчатках пять. Она держалась за штакетник, и большие пальцы охватывали доски так, будто были настоящими. Неужели протезы?
– За сборкой наблюдаешь или в сторожа хочешь наняться? – поинтересовалась она, кивнув в сторону возводящихся аттракционов.
Увеселительный городок за невысокой, максимум метра полтора, решётчатой оградой с величественной аркой рос на глазах. Уже можно было различить, где будут американские горки, где – карусель, где – колесо обозрения. Двое рабочих монтировали колесо обозрения на высоте двадцати метров и страховкой при этом не пользовались. Понятное дело – манекены… Фигурально выражаясь.
– Изучаю, – в тон Лие ответил я, поднял фотоаппарат и сделал пару снимков. Толку от этих снимков было ещё меньше, чем от фотографий птеродактиля Ксенофонта и голубого подобия долгопята-привидения Ля-Ля. Подумаешь, без страховки люди работают… В чём тут аномалия? Дурость разве что. Дурости в нашей стране и помимо бесшабашных монтажников хватает.
