Хробак то ли не расслышал, то ли не захотел кричать и досадливо отмахнулся.
Болид спустился с холма, взлетел на следующий и канул в кромешную темноту и неподвижность. Но отнюдь не тишину.
– Ты что себе позволяешь?! – гаркнул голос Карлы.
– Как – что? – невозмутимо ответил голос Хробака. – Еду в гости.
– Другого болида остановить не мог? Из тысячи выбрал именно этот, который… – Карла запнулся. – Кандидат нас слышит?
– Конечно, – ответил голос Лии. – У нас нет индивидуальной связи, только общая.
«Кандидат – это обо мне», – подумал я, но вмешиваться в разговор не стал. Не знаю, откуда, но я знал, как здесь надо думать «про себя», а как – «вслух», не открывая рта, который при всём моём желании не открывался.
– Может, где-то и тысячи ездют, – сварливо возразил Хробак, – но по этой трассе это всего четвёртый. А в первых трёх по двое сидело…
– А мне какое дело! – взорвался Карла. – Правил не знаешь? Пропустить надо было!
– Ага! Может, по этой трассе больше никто не проедет, – не согласился Хробак. – Мне что, год здесь куковать? Раз в год предоставляется возможность съездить к другу в гости, так и тут начинают выговаривать… Уйду я от вас…
– Ты мне ксенофонтовские шуточки брось! – отрезал Карла. – Уйдёт он… Никуда ты не денешься.
– А раз не денусь, тогда не мешай до места добираться, – резонно заметил Хробак.
– Ты хоть понимаешь, что безвозвратно поломал запрограммированный маршрут? – продолжал выговаривать Карла. – Куда его теперь вынесет, и что за данные мы снимем по психоконтролю?
– Знамо дело, понимаю, – согласился Хробак. – Как не понимать… Авось не лаптем щи хлебаем, не чаи с Дормидонтом гоняем… Слышь, Карла, пропустил бы ты меня, а? – В голосе Хробака прорезались просительные нотки. – В Бубякине уже вечер, скоро аттракцион закроют, как тогда возвращаться? А я ещё с другом пообщаться хотел…
– Да пропусти ты его, – вмешался усталый голос Лии. – Всё равно ничего уже изменить нельзя.
– Не лезь не в своё дело, защитница! Из-за этого крюка кандидат теперь четыре створа пропустит. Что мы за данные снимем, что за миракль получится? Ещё один «…не лаптем щи хлебаем»?
– А получится ли вообще? – спросила Лия.
– Гм… – Карла помолчал. – Может, ты и права. Ладно, пусть едут…
В глаза ударил яркий свет, в лицо – морозный ветер пополам со снежной пылью. Болид мчался по заснеженной равнине, на которой редкой россыпью лежали странные белые глыбы высотой с трёхэтажный дом. Они были похожи друг на друга, как близнецы, и чем-то напоминали гигантские заготовки для снежной бабы. Просто из одного мира гигантомании да в другой… Страшно было представить, кто бы мог лепить таких снежных баб. Но страшно не было – с безоблачного неба ярко светило солнце, морозный воздух бодрил, а болид весело нёсся по прямой, как птица-тройка – по российскому зимнему полю под Новый год. Эх, ещё бы попутчик был другой…
Я покосился на Хробака и представил на его месте Лию. В полушубке, пуховом платке, раскрасневшуюся от мороза, смеющуюся… М-да… Что потерял, того не обрести.
Странно, а почему мы перенеслись из одного мира сразу в другой, минуя аттракцион в Бубякине? Ах да, маршрут изменился…
– Вот я и приехал! – прокричал Хробак, прикрывая лицо от ледяного ветра единственным ухом шапки-ушанки. – Теперь понял, зачем мне телогрейка?
Он нажал на кнопку под панелью, и ему в руку выпрыгнула дискета. Болид начал замедлять ход и остановился напротив одной из белых глыб.
– Привет, друг! – крикнул Хробак.
Снежная глыба зашевелилась, приподнялась над землёй и открыла большие, как окна, льдисто-голубые глаза.
– Привет, друг! – рокочущим эхом прокатилось над снежной равниной.
– Кто это? – изумлённо спросил я, пытаясь разглядеть у глыбы какие-либо конечности. Конечностей у снежной глыбы не было, она просто приподнялась одним краем над снежной равниной, будто невидимый гигант сдвинул глыбу с места, собираясь прокатить её, но затем передумал.
– Как кто? Мой друг, – Хробак расстегнул ремни безопасности и выбрался из болида, прихватив с собой корзину. – Наш человек, хоть и снежный.
Достали они с Василием меня «нашими человеками». Если к пришельцам в Бубякине ещё можно было в переносном смысле применять слово «человек», то к снежной глыбе это никак не подходило. Разве что человечище. Снежный такой человечище.
– Ты мухоморов привёз? – пророкотал снежный человечище.
– А как же! – Хробак поднял над головой корзину и потряс. – Как же без мухоморов? Али я не понимаю?
– Люблю мухоморы… – мечтательно отозвался снежный человечище. – Год не едал…
Ещё один любитель мухоморов на мою голову. У них что, других развлечений здесь нет, как галлюциногены жрать?
– Спасибо, что подвёз, – сказал мне Хробак. – Пока.
И зашагал к снежной глыбе.
Я растерялся.
– Эй, Хробак! – позвал я.
– Что? – обернулся он.
– А как же я?
– К нам хочешь присоединиться? Давай вылезай!
– Нет, как я дальше поеду?
– Извини, – Хробак поставил корзину на снег и вернулся к болиду, – совсем забыл.
Он достал из кармана дискету, подышал на неё и тщательно протёр рукавом телогрейки.
– Послюнявь большой палец, – предложил он.
Я послюнявил.
– Теперь хорошо потри им по центру дискеты… Видел, как я делал?
Я поелозил пальцем по дискете.
– Теперь с пути не собьёшься, – удовлетворённо заверил Хробак и опустил дискету в дисковод.
«Если опять кто-нибудь в попутчики не напросится», – подумал я.
– Скоро ты там? – пророкотало над равниной. – Чего возишься?
– Уже иду! – отозвался Хробак.
На передней панели загорелся зелёный огонёк, и болид тронулся с места.
– Счастливо! – крикнул мне в спину Хробак.
– И вам того же, – не оборачиваясь, кивнул я. Не знаю, услышал Хробак или не услышал, но меня нисколько не волновало, что у него там за «счастье» со снежным человечищем да под мухоморы.
Болид набрал скорость, и я понёсся по заснеженной бескрайней равнине, по которой, как только теперь заметил, степенно перемещались белые глыбы. Паслись они здесь, что ли? Тогда чем питались? Неужели снегом? Или просто неприкаянно бродили? Этакое брожение снежных человечищ…
Люблю каламбуры, но сейчас словотворчество не доставило удовольствия, так как я начал потихоньку замерзать. Мороз только поначалу бодрит, а затем… Лёгкая осенняя куртка не лучшая одежда по зимней погоде да при ледяном ветре в лицо, а лента стальной магистрали всё тянулась и тянулась, и не было ей конца. Что там говорил служитель об экстремальных условиях выживания? Не похоже на допустимые значения жизнедеятельности… Как и на ознакомительный период. Бескрайняя равнина с бродящими по ней снежными человечищами тянулась и тянулась, и ничего вокруг не менялось. Для ознакомления с этим миром при таком морозе хватило бы и пары минут, чтобы сохранить приподнятое воспоминание о птице-тройке, мчащейся по заснеженному полю, а так… «Птица-тройка» превратилась в ледяную камеру пыток.
