Промёрзший до костей, я похолодел ещё больше. Маршрут-то изменился, и неизвестно, сколько времени здесь придётся пробыть! Для полного счастья не хватало, чтобы в следующий раз меня забросило в мир, не пригодный для нормальной жизнедеятельности «млекопитающего органического состава, аэродышащего кислородно-азотной смесью».
Превратиться в сосульку я всё-таки не успел. Но когда очутился в межпространственной темноте и неподвижности, не осталось ни одной мысли, кроме элементарного желания согреться. Чисто животного желания. Не интересовало меня, кто снова копается в моей голове и что он там настраивает – всеми фибрами души я ждал, когда болид снова окажется на рельсах аттракциона в Бубякине, где я смогу наконец растереть озябшие руки и размять ладонями заиндевевшее лицо.
Но выбросило меня не в Бубякино. Из-за своеволия Хробака маршрут изменился, и то ли по этой причине, то ли Карла уловил моё жгучее желание и помог, но я очутился в очередном мире.
Здесь было не просто тепло, а парко, как в бане. Будто по заказу. Воздух был насыщен терпкими испарениями доисторического леса, какофонией стрекота и писка, доносившейся из чащи гигантских хвощей и папоротников. Прямая, как просека, рельсовая колея по плавной дуге спускалась вниз, а затем так же плавно взбиралась вверх, создавая ложную перспективу, будто доисторический лес расположен внутри сферы. А может, так оно и было на самом деле – что мы знаем о Вселенной, где человек бывал, кроме Луны? То-то и оно…
Я растёр окоченевшие руки, вытер с лица растаявшую изморозь, вдохнул полной грудью и почувствовал, что начинаю согреваться и приходить в себя.
Лес жил своей жизнью: из его глубины квакало, чавкало, шуршало, стрекотало, утробно ухало, изредка где-то далеко кто-то трубно, как пароход, гудел. В просеке над рельсами висела лёгкая дымка тумана, с огромных листьев папоротников, склонившихся над дорогой, срывались тёплые капли конденсата. Ветра не было, и болид, словно сжалившись надо мной, катил по рельсам медленно, так что встречного потока воздуха практически не ощущалось.
Разомлевший от тепла и зачарованный дикой природой позднего палеозоя, я не сразу обратил внимание на одну странность. Болид медленно катил под гору, мимо проплывали похожие на гигантские свечи сигиллярии, тонкие, с разлапистыми кронами, лепидодендроны, кусты птеридосперма с огромными, как перистые опахала, листьями, однако низина нисколько не приближалась, и создавалось впечатление, что она постоянно смещается, оставаясь от меня на одном и том же расстоянии. Словно и лес, и магистраль находились на внутренней стороне вращающейся гигантской сферы, и болид скользил по рельсам, как белка в колесе. Странно, в общем-то, если бы это была атмосферная рефракция, то болид при движении должен всё время как бы находиться в низине, а дорога изгибаться вверх как впереди, так и позади.
Именно оттуда, из низины, донёсся оглушительный рёв, стволы древовидных папоротников слева от магистрали задрожали, громадная сигиллярия с треском обрушились на рельсы, а затем из леса, круша в кашу перенасыщенные влагой кусты птеридосперма, выполз… трактор на гусеничном ходу.
Я обомлел. Трактор был старый, ржавый, с остатками жёлтой краски на помятом корпусе, без фар и кожуха на моторе. Он чихал, кашлял, ревел, чадил чёрным дымом, но шёл вперёд. В кабине в обнимку сидели Василий-тракторист и фиолетовый пришелец-амёба и во всю ивановскую горланили песню. И куда только русского мужика не заведёт по пьяни кривая дорожка…
Перевалив через магистраль, трактор разворотил рельсы и углубился в лес. Болид начал тормозить и остановился метрах в десяти от изувеченного полотна.
– Василий! – понимая безнадёжность ситуации, заорал я вслед трактору. – Ты что наделал?!
Никто меня не услышал то ли из-за рёва трактора, то ли Василию с пришельцем-амёбой окончательно было всё фиолетово. Зато я расслышал слова песни:
Там, где пехота хрен пройдёт,
Где бронепоезд хрен промчится,
Василий трактор проведёт,
И хрен с ним что-нибудь случится!
Орали они, мягко говоря, чрезвычайно немузыкально, как мартовские коты. Василию удавалось перекричать рёв трактора, но визгливый голос пришельца-амёбы различался только в слове «хрен», будто он был подпевалой.
Я с тоской посмотрел на искорёженные рельсы. Моему «бронепоезду» действительно здесь не промчаться. Знал я силу слова Василия: как сказал, так и будет. И хрен что поделаешь…
И всё же что-то надо было делать, но что? Для начала следовало вылезти из болида, и я попытался расстегнуть ремни безопасности, но опять ничего не получилось. Как с ними Хробак управлялся?
– И не пытайся, – грустно прокаркал откуда-то сверху птеродактиль Ксенофонт. – Ремни безопасности может расстегнуть только служитель. Застёжка настроена на папиллярный узор его пальцев.
Я задрал голову и метрах в десяти над собой увидел на ветке лепидодендрона птеродактиля Ксенофонта. Он сидел нахохлившись, и вид у него был такой унылый, будто кто-то за его хамство подбил-таки ему крыло. Либо его гордость, кривые зубы, посчитал. Булыжником.
– И что же мне теперь делать? – растерянно спросил я.
– Сидеть и ждать, – вздохнул птеродактиль Ксенофонт.
– Чего ждать? Пока тираннозавр придёт?
– Типун тебе на язык, – апатично огрызнулся он. – Пока ремонтники придут.
– А они придут? – воспрянул я духом.
– Придут, куда денутся.
– Скоро?
– Скоро, – снова вздохнул птеродактиль Ксенофонт. – Сегодня.
Сегодня – понятие растяжимое, но я не стал уточнять, когда именно, слишком хорошо знал зловредный характер птеродактиля. Мы помолчали. Рёв трактора удалялся, и песни уже не было слышно. Голоса, наверное, сорвали и теперь полоскали горло самогоном. Быть такого не могло, чтобы Василий не прихватил с собой бутыль.
– А ты каким образом здесь оказался? – наконец поинтересовался я.
– Ушёл я от них, – скорбно сообщил птеродактиль Ксенофонт. – Обидели меня…
– Тебя обидишь, – не поверил я. – Ты сам кого хочешь обидишь.
Он скосил на меня глаз, отвернулся, потоптался на ветке и неожиданно процитировал заунывным пятистопным ямбом:
– «Волчица подлая, тебя я презираю, к Птибурдукову ты уходишь от меня…»
Я рассвирепел, поискал глазами, чем бы швырнуть в гадкое палеонтологическое ископаемое, но под рукой ничего не оказалось, а перегнуться через борт, чтобы достать булыжник с насыпи, не позволяли ремни безопасности.
– Пшёл вон, падаль доисторическая! – в бессильной злости гаркнул я.
– Ты чего обзываешься? – обиделся птеродактиль Ксенофонт. – Это не о тебе, это я по своей судьбе кручинюсь.
Я насторожился.
– И кто ж тогда Птибурдуков?
– Кто-кто, а то не знаешь… К Скитальцу Звёздному ушла моя принцесса… – в этот раз экспромтом, но тоже пятистопным ямбом, заунывно протянул птеродактиль Ксенофонт и всхлипнул.
