– Прошу, – галантно предложил он, и носачка с достоинством продефилировала в гостиницу.
От изумления я застыл на месте с открытым ртом, а когда опомнился, дверь уже закрывалась за носачами. Я захлопнул рот, прыгнул к двери, схватился за ручку… но с виду хлипкая дверь закрылась с неумолимостью монолитной скалы, не испытывая сопротивления.
– Эй, откройте! – позвал я.
Из-за двери не донеслось ни звука.
– Откройте, кому говорю! – рассвирепел я и забарабанил в дверь кулаками.
Из беседки захихикали, и издевательский смех подействовал на меня наподобие ледяного душа. Никогда не думал, что окажусь в подобной ситуации. Всю жизнь исповедовал пошлый принцип: «Секс – ещё не повод для знакомства», – а тут… Будто бабка наворожила.
– Дуста на вас нет! – почти истерично крикнул я в беседку, но там ещё сильнее захихикали.
Тогда я взял себя в руки и отошёл от двери. Нашёл с кем связываться – с тараканами. Тараканы, они везде тараканы, что на Земле, под кухонной плитой, что в космосе, в рубке межгалактического лайнера. С каменным лицом я спустился по ступенькам, вышел через калитку и направился к коттеджу Кузьминичны. Не забронировано за мной номера в гостинице, значит, дверь не откроется, и нечего стучаться. Броня, она везде броня…
В беседке зашебаршились тараканы и хрипловатым хором вполголоса пропели мне вслед:
Таких не берут в космонавты…
Я никак не отреагировал и не обернулся. Не берут в миракли, и ладно. Проживу как-нибудь без чудотворства. Жил же как-то до этого? Жил, не тужил… Но на душе было тоскливо и гадко. Плевать я хотел на мираклей, было обидно совсем по другому поводу. Зачем она со мной так?
Свет в окнах коттеджа Кузьминичны не горел. Я потоптался у крыльца и понял, что не хочу ложиться, да и не получится у меня уснуть. Тяжело вздохнув, я сел на лавку. На столе, накрытый белым полотенцем с вышитыми петухами, стоял мой ужин. Я приподнял полотенце и в полутьме разглядел блюдо с пирогами и большую кружку компота. Пирогов я не хотел, а компот пригубил. Тоже черничный… Эх, Кузьминична, приворожить-то ты приворожила, да как-то сикось-накось. Ничего путного из этого не вышло, одна тоска. И боль…
Я прикрыл тарелку полотенцем, прислонился спиной к стене коттеджа и запрокинул голову. В Луна-парке погасили последние огни, в беседке у гостиницы никто не решался завести граммофон, и стояла такая тишина, что было слышно, как у дома Василия сверчит сверчок. Закончился праздник.
Небо расчерчивали метеоры, и только мне, единственному на Земле человеку, было понятно, что они не падают на Землю, а улетают в космос. Далёкий космос. Истинно далёкий. Но вовсе не от грусти по прошедшему празднику в горле стоял горький ком.
Возле уха противно зазвенел комар, сел на щёку, попытался укусить, и я машинально прихлопнул его ладонью. Комары вроде бы к дождю… Или?.. Второй комар сел на лоб, и я прихлопнул и его, не терзаясь сомнениями, обычный это комар или пришелец.
Глава тринадцатая
Спал я без сновидений, а когда проснулся, за окном моросил надоедливый мелкий дождь. Мне ничего не снилось, и, быть может, поэтому сразу понял, где нахожусь, что со мной, что праздник закончился и пора возвращаться в обычную жизнь с её серыми и нудными, как дождь за окном, буднями.
Дождь уныло шелестел в кустах палисадника, и это был единственный звук, который доносился из окна. Не слышно было ни граммофонной музыки из беседки у гостиницы, ни двухголосого тявканья Барбоса, ни пьяных разглагольствований Василия, ни крика красных петухов. И Кузьминична не звала завтракать.
Опять я что-то пропустил… Все мы что-то пропускаем там, где нас нет. Особенно когда спим без сновидений. А когда просыпаемся, узнаём, что где-то началась война, где-то случилось землетрясение, от друга ушла жена, соседа сбила машина… И всё без нас. Сон без сновидений выключает из жизни на несколько часов, однако рано или поздно придёт такой сон, который выключит навсегда, и тогда мы пропустим всё, что будет после нас. Откуда тогда возникла вера в загробную жизнь, если каждый не единожды испытывает ощущение полного выключения сознания при живом теле? Почему тогда при мёртвом теле душа обязана жить? Глупый оптимизм…
Пасмурная погода всегда способствует упадочническому философствованию, и я попытался абстрагироваться от невесёлых рассуждений о бренности бытия. И без похоронных мудрствований на душе, которой не будет после смерти, гадко… Попытка оказалась успешной, однако оптимизма это не добавило и не взбодрило. Мысли о бренности бытия удалось задавить, но тоска на сердце по-прежнему была беспросветной. Минут пять я бездумно провалялся в постели, затем встал, подошёл к окну и раздёрнул льняные занавески с вышитыми крестиком красными петухами, которым ещё долго не придётся клевать кукурузу.
Утро выдалось серым, мглистым, заштрихованным мелкой моросью дождя. Конструкции Луна-парка исчезли, как по мановению волшебной палочки, и только глубокие борозды от колёс большегрузных фур вокруг косо стоящего звёздного указателя свидетельствовали, что вчера на пустыре праздновали День Пришельца. Лес на косогоре за пеленой дождя не просматривался, дождь вытравил краски, отчего панорама долины потускнела, стала серой и угрюмой, а коттеджи деревни, вопреки своему суперсовременному виду, выглядели покинутыми.
Я постоял у окна, попытался представить, как со временем деревню покроет тлен и запустение: сгниют и завалятся штакетники, палисады зарастут крапивой, коттеджи обветшают и врастут в землю наподобие хибары Хробака… Но ничего у меня не получилось. Наверное, фантазии не хватило. И к лучшему. Не гожусь я в миракли – плох тот чудотворец, который не созидает, а разрушает.
Задёрнув занавески, я направился в ванную комнату. Апатично побрился, машинально почистил зубы, рефлекторно принял контрастный душ, но даже он ни на йоту не приподнял настроение. И вовсе не пасмурная погода была в этом виновата.
«Позавтракаю, соберу вещи, поблагодарю Кузьминичну за гостеприимство и поеду, – решил я, одеваясь. – Нечего больше здесь делать».
Во дворе над столом появился лёгкий прозрачный козырёк, прикреплённый кронштейнами к крыше коттеджа. Кузьминична сидела за столом в обыденным простоватом платье и, как при первой нашей встрече, крошила баклажаны в огромную миску.
– С добрым утром, Серёженька! – отрываясь от своего занятия, сказала Кузьминична, как только я показался на крыльце. Она отложила нож и вытерла руки о фартук.
– Здравствуйте, Кузьминична, – кивнул я. – Вы находите, что утро доброе?
Кузьминична неопределённо повела плечами и отвела взгляд.
– Осень скоро… – уклончиво ответила она.
Поняла она, что вовсе не состояние погоды я имел в виду. Добрая у меня хозяйка… Не стоило продолжать разговор в этом направлении – ни мне, ни Кузьминичне он не доставит удовольствия. Одно расстройство.
– Навес домовик поставил? – спросил я, переходя на нейтральную тему.
