Куда ни кинь взгляд, простирался густой лес, заштрихованный дымкой дождя, и всё же мне показалось, что впереди лес немного пореже. Я оглянулся, затем снова посмотрел вперёд и начал спускаться. В конце концов пятьдесят метров ничего не решают. Либо решают очень многое.
Лес в низине действительно оказался более редким. Справа, за чахлыми, покорёженными от гнилых вод осинками, находилось болото, а справа, за частоколом молодых сосен, просматривалось что-то массивное и железное. Я подошёл ближе и увидел «хаммер». Свою собственную машину. Повёл меня всё-таки, леший кругами…
Всё ясно, нечего мне здесь делать. Пора ехать домой… Усталость навалилась на плечи, и я тупо уставился на машину. Уезжать не хотелось, но и оставаться не имело смысла. На деревянных ногах я подошёл к машине, взялся за ручку дверцы… Вой противоугонной сирены ударил по ушам, и тогда я взбесился.
– Эх, ты..! – изо всей силы грохнул кулаком по капоту, сирена непонятно почему отключилась, а я скорым шагом зашагал в лес, не разбирая дороги. Волком хотелось выть от бессилия. Продираясь сквозь бурелом, я взобрался на пригорок справа от машины, сквозь пелену в глазах глянул вниз… И замер. Этого просто не могло быть!
Не веря своим глазам, я растерянно оглянулся. По одну сторону пригорка стоял «хаммер», почти скрытый ветками сосен, а по другую… По другую раскинулся Аюшкин лог. Узенькая небольшая поляна, черничник, трухлявый пень…
Осторожно, словно боясь спугнуть видение, я спустился к полянке и только внизу понял, что ошибся. Очень похожая черничная поляна, очень похожий трухлявый пенёк, очень похожий по форме лог. Да только все кустики черники были целёхонькими, никто их не мял, никто здесь ягоду не собирал.
И тогда я, наконец, с отчётливой ясностью понял, что мне никогда не попасть в Бубякино. Прав был Ерофеич, по линии жизни назад пути нет. Нечего и пробовать. Бесполезно это… И больно.
Я откинул капюшон, запрокинул голову и подставил лицо под морось дождя. Мелкие капли холодными иголками кололи лицо, били в открытые глаза, залетали в приоткрытый рот, но то, что рвалось из груди, никак не складывалось в слова. Взмолись я богу, он, быть может, меня бы услышал, но тех, кто скрывался за сплошной пеленой туч среди далёких звёзд, мольбой не проймёшь.
Я вытер мокрым рукавом мокрое лицо и опустился на пенёк. Пошарил по карманам, достал промокший свёрток, развернул, взял пирожок с черникой.
«Сяду на пенёк, съем пирожок…» – всплыло в памяти, и я тяжко вздохнул. Что было, того не вернёшь…
Огоньком последней надежды промелькнула мысль вызвать сюда всю нашу группу, чтобы раз и навсегда разобраться с феноменом Бубякина, но я тут же её загасил. Глупо вызывать группу туда, куда доехать нельзя.
За спиной на дереве треснула ветка, кто-то всполошённо затрепыхал крыльями и каркнул. Я вздрогнул и обернулся. Нет, это был не птеродактиль Ксенофонт, это была обыкновенная ворона…
Глава четырнадцатая
В кабинете шефа ничего не изменилось. Будто я никуда не уезжал, а вышел на минуту, на пороге вспомнил о чём-то, что забыл обсудить с шефом, и вернулся. Те же фотографии НЛО на стене, те же осколки метеоритов за стеклом на стенде, тот же массивный письменный стол, тот же коротконогий стул для посетителей на том же месте. И шеф был одет, как и несколько дней назад: в твидовом пиджаке, тёмно-синей рубашке при галстуке, очках. И лысина всё так же блестела. Ничего не изменилось, только я уже был не тот.
– Заходи, заходи! – замахал шеф рукой, отрываясь от бумаг на столе.
Я прошёл к столу, и мы обменялись рукопожатием.
– Садись, – предложил шеф, – рассказывай, как съездил.
Я не сел и ничего не стал говорить. Шеф фыркнул.
– А я предупреждал, что всё это – чистой воды фикция! – заявил он.
Я молчал.
– Гм… – Он откинулся на спинку кресла и в упор посмотрел на меня: – Отчёт о поездке всё-таки придётся написать.
– Ничего я писать не буду, – равнодушно сказал я.
– Понимаю тебя, понимаю… – закивал шеф. – Но бензин мне списать как-то надо? Квитанции, надеюсь, сохранил?
Опять он со своей добротой и пониманием… Ни черта он не понимал.
– Нет, не сохранил, Вячеслав Павлович. Я ездил за свой счёт и бензин оплачивал из своего кармана.
Брови шефа удивлённо взлетели, он снял очки, протёр носовым платком, снова водрузил их на переносицу и внимательно посмотрел на меня:
– Гм… То ли ты бледный, то ли загар какой-то странный… Случилось что-то?
Я протянул ему листок. Шеф взял, прочитал, и его настроение сразу испортилось. Он снял очки, положил на стол и посмотрел на меня больными близорукими глазами. Такими же, как у лесника Ерофеича, беззащитными, с затаённой в глубине тоской.
– А как же диссертация? – растерянно спросил он.
– Никак, – передёрнул я плечами.
Шеф посидел, поиграл желваками на скулах. Листок в его руке подрагивал. Обидно ему было, что я ухожу. Он-то на меня возлагал особые надежды…
– Место денежное нашёл? – глухо спросил он. – Если не секрет, куда уходишь?
– Не секрет. Никуда.
– То есть… – изумился шеф. – Как это – никуда?
– Просто рассчитываюсь с работы. Посижу дома, а там… Грузчиком я всегда устроюсь.
Шеф замер. Некоторые сотрудники часто намекали, что грузчики зарабатывают больше, чем они, и для шефа мои слова прозвучали как укор. Он набрал в грудь воздуха, но, посмотрев на меня, ничего не сказал. Тяжело вздохнул, по-старчески склонился над столом и побарабанил по столешнице пальцами.
Я думал, снова спросит, что случилось со мной в Бубякине, но он не спросил. Умный у меня шеф. И не только добрый, но и деликатный.
– Давай сделаем так, – глухо обронил он, не глядя на меня. – Иди-ка ты в отпуск. На месяц. А через месяц, если не передумаешь, я подпишу заявление.
Я стоял и молчал.
Шеф спрятал моё заявление в ящик стола, всё-таки не выдержал и сорвался:
– Иди, кому говорю!
И я ушёл.
* * *
Два дня я провалялся дома на диване, вставая только затем, чтобы что-то пожевать. Хандра была такая, что, попытавшись напиться, не смог выпить и рюмки водки. Только один раз встрепенулся, когда услышал на лоджии хлопанье крыльев. Я подхватился с дивана, подскочил к лоджии и увидел самого обычного голубя. Он сидел на перилах, чистил клювом пёрышки и с любопытством поглядывал на меня. Уныло усмехнувшись, я добрёл до дивана и снова лёг.
Трезвонил телефон, но я не брал трубку, пару раз кто-то настойчиво звонил в дверь, но я и не подумал встать, чтобы открыть. День и ночь работал телевизор, хотя я его не смотрел. Зато его бормотание и перемигивание кадров на экране отвлекало от навязчивых мыслей и позволяло не думать. Когда я засыпал, мне снился один и тот же кошмарный сон: огромный муравейник, очень похожий на муравейник из моего ознакомительного странствия по мирам. Но муравьёв в муравейнике не было. На его вершине в позе богини Кали – одна нога подогнута под себя, другая спущена вниз, руки на коленях – восседала Лия и с загадочной улыбкой наблюдала, как мои бесполые копии таскают голубые брёвна для строительства жилища своей Царицы. А я стоял у подножья муравейника, пытался докричаться до Лии, но из моего рта не вылетало ни звука; хотел вскарабкаться вверх, но не мог сдвинуться с места, словно был запечатан в воздух, как в межпространственной темноте трассы американских горок в Бубякине. От полной беспомощности было больно, было тоскливо, было жутко. Я просыпался в холодном поту с бешено колотящимся сердцем и видел, что лежу на диване в собственной квартире, а напротив тихо бормочет телевизор, умиротворяюще мигая кадрами на экране. Его бормотание утихомиривало биение сердца, успокаивало боль, отрешало от беспокойных назойливых мыслей, но ничто не могло унять безмерную тоску. К счастью, иногда мне ничего не снилось.
