Послали меня в командировку с молоденькой лаборанткой Дашенькой Строговой, и я сразу заподозрил, что не случайно. То ли Мишка нашептал на ухо шефу о моей вселенской апатии, то ли шеф сам так решил, заранее предвидя фиаско нашей поездки, но в попутчики мне назначили именно Строгову, которая, вопреки своей фамилии, отнюдь не отличалась строгим нравом.
Если кто-нибудь думает, что Алтайский край – это сплошные горы, он глубоко ошибается. Бóльшая часть Алтайского края представляет собой ровную как стол степь, выжженную солнцем, с редко-редкими, практически незаметными, травинками ковыля. Озеро Яровое с голыми берегами раскинулось по этой степи идеальным, до самого горизонта, серебряным зеркалом, так нестерпимо блестящим на солнце всей поверхностью, что в глазах начинало рябить даже после короткого взгляда. На западном берегу озера раскинулся громадный, некогда засекреченный химический комбинат, работавший на оборонные нужды страны, а немного далее по берегу на юг, за пределами санитарной зоны, располагался небольшой посёлок городского типа для работников комбината.
Приехали мы сюда, отреагировав на сообщение, что на северном берегу озера по ночам отмечаются аномальные атмосферные явления. Воздух над берегом вдруг начинал светиться, и колеблющиеся светящиеся тени наползали на гладь озера, где, по словам очевидцев, устраивали феерическую пляску. Однако когда начиналась феерия, фантастическое зрелище не доставляло удовольствия. Наоборот, очевидцы начинали испытывать угнетённое состояние и беспричинный страх.
Прилетев в Барнаул, мы попали из осени в жаркое лето, и пока добирались до места рейсовым автобусом без кондиционера, распарились, как в бане. Поэтому, как только нас поселили в довольно-таки приемлемой гостинице, Дашка тут же отправилась на озеро купаться. Однако из её затеи ничего не получилось. Оказывается, вода в озере Яровом перенасыщена бромистым калием, и её плотность выше, чем в Мёртвом море. Хоть бальнеологический курорт открывай для неврастеников. Дашка вернулась с озера минут через пять, держа одежду в руках, вся в мелких кристаллах бромистого калия, и надолго заперлась в душевой, а я, уже принявший душ, отправился опрашивать свидетелей аномального явления.
Как выяснилось, ничего аномального в свечении воздуха не было – банальная интерпретация жёлтой прессы побочного техногенного процесса, чтобы привлечь внимание к своей газете и увеличить тираж. На самом деле световые миражи возникали из-за разложения фосфорорганических соединений над заброшенным могильником токсичных отходов производства химкомбината. Ясно теперь, почему тут никто не собирается открывать бальнеологический курорт. Здесь нужно разбираться службам экологического контроля и Министерства по чрезвычайным ситуациям, а не уфологам, о чём я и отправил шефу письмо электронной почтой.
Ответа я не получил, а вечером начал догадываться, почему, так как Дашенька Строгова стала проявлять ко мне настойчивые матримониальные поползновения. Два дня я отбивался от её домогательств, как порядочный и целомудренный юноша, хотя какой-то месяц назад первым предпринял бы подобные попытки в отношении любой женщины, с которой поехал бы в командировку.
Все мои попытки связаться с шефом как по мобильной связи, так и по электронной почте ни к чему не приводили: трубку никто не брал, почтовый ящик был пустой, и это наводило на грустные размышления. Мой номер на мобильнике шефа был именован, и разговаривать со мной шеф упорно не желал. На третий день, когда стало понятно, что к чему, я взял инициативу в свои руки, объявил своей единственной подчинённой, что командировка закончена, заказал обратные билеты, и, как Дашенька Строгова ни дулась на меня, мы вернулись в институт.
Шеф равнодушно принял мой отчёт о командировке, и я окончательно убедился, что природа аномального явления на озере Яровом была ему известна, а посылал он меня туда исключительно в попытке вернуть мне душевное равновесие. И Дашенька Строгова была назначена в напарницы отнюдь не случайно. Добрый у меня шеф, сверх меры добрый, только я не нуждался в жалости.
Предчувствуя, что шеф снова собирается сослать меня в командировку, я предложил ему новую тему для моей диссертации. Не то чтобы я стремился к её защите, но мне было жаль потуг шефа возвратить себе того прилежного сотрудника, каким я был до поездки в Бубякино. Кем я был, мне уже не стать, и психологические эксперименты шефа надо мной выглядели смешными и наивными.
Шеф новое направление воспринял без энтузиазма. Выслушал, покивал, а затем мрачно изрёк:
– Ты льёшь воду на мельницу Пояркова…
– Это каким же образом? – не понял я.
– Пытаясь обосновать теорию, что НЛО являются локальными отражениями далёких объектов, ты низводишь их к обычным атмосферным явлениям.
– А вам не кажется, Вячеслав Павлович, что такие отражения способен создавать только иной разум?
– Равно в такой же степени они могут оказаться феноменом неизученного природного явления, – парировал шеф.
– Неужели сейчас дела обстоят иначе? – не остался я в долгу. – Как были две теории: инопланетного происхождения НЛО и аномального природного явления, – такими они и останутся, и моя версия не даёт преимуществ ни той, ни другой.
Шеф недовольно посопел, постучал пальцами по столешнице, закурил.
– Ладно, – скрепя сердце согласился он, – в конце концов главное – истина, а не доктрина того или иного учёного, которая может оказаться ложной. Твоя теория выглядит достаточно сумасшедшей, чтобы оказаться правдой. Работай.
И я приступил к работе над диссертацией. Но с тех пор шеф охладел ко мне, и я стал часто ловить на себе его косые сумрачные взгляды.
Через неделю мне всё же пришлось съездить в экспедицию на Югорский полуостров, где мы две недели мотались на «хаммере» по тундре, разыскивая по первому снегу осколки метеорита, рассыпавшегося в воздухе во время падения. Нашли чуть более десятка осколков, но затем были вынуждены вернуться восвояси из-за ударивших лютых арктических морозов. Химико-биологические анализы ничего необычного в осколках метеорита не показали, и об экспедиции быстро забыли. Зато после наших мытарств по тундре с моей лёгкой руки «хаммер» иначе как дрынобулой теперь никто не называл. Хотя я так и не знал, что это такое на самом деле. И вряд ли когда узнаю.
До Нового года я усиленно трудился над диссертацией, и шеф по другим тематикам меня больше не загружал, разве что по мелочам. Однако и результатами моей работы он принципиально не интересовался. Я же с головой окунулся в обработку достоверных данных по наблюдениям НЛО. Работа помогала отрешиться от навязчивых воспоминаний, и события в Бубякине постепенно отходили на второй план, капсулируясь в памяти лучшими днями жизни, которые никогда не повторятся и о которых лучше не вспоминать, чтобы не бередить душу. Воспоминания светлы, а жизнь сера и беспросветна. Но стоило мне услышать лай собаки, хлопанье крыльев, увидеть на ком-нибудь бандану или серьгу в ухе, как воспоминания воскрешались, отзываясь в сердце тоской.
Я замкнулся в себе, отстранился от друзей, обособился в тесном мирке научной работы, целиком и полностью отдаваясь ей, и то ли из-за моего круто изменившегося поведения, то ли острый язычок Дашеньки Строговой разболтал о моей неприступности во время командировки в Алтайский край, но за мной утвердилось прозвище монаха. Кто-то, возможно, всё та же Дашенька, намекая на мой необычный загар, пустил слушок, что я облучился во время исследований строго засекреченных аномальных образований, хранящихся в ангаре не менее секретной военной базы со времён проекта «Сокрытие», и теперь мужчина из меня никакой. Мне было всё равно, что обо мне говорят и как называют за глаза – лишь бы в душу не лезли.
