– Хе-хе, – сказал «Гурвинек». – Шуттите… Мы потпираем раппоту сохласно психотиппу кантитатов. Фи мошете и не потосрефать, што фам, например, польше потхотит толшность преситтента, тшем ассенисатора.
Здесь я не выдержал и откровенно расхохотался:
– А вы можете предложить должность президента?!
– А потшему нет? Только тля эттохо нато фаш психотипп опретелить.
И тут я понял, что попался. Понял, кто такой бородач, предлагавший выпить водки с пивом, почему он с ехидством на меня смотрел и что собой представляет странное бюро по найму. Сам работаю на радио в юмористической программе, приколы и розыгрыши мой хлеб – и надо же, попался на крючок к коллегам с телевидения! Ловко они придумали с фотообоями – за ними можно не одного оператора с десятком камер разместить, чтобы заснять лоха, возмечтавшего стать президентом в банановой республике, а затем показать его по телевидению. Ладно, постараюсь подыграть. Родственные всё-таки души…
– А как определить мой психотип?
– Отшень просто. Тсетшас я фам оттену эттот праслет, – «Гурвинек» взял со стола прозрачный браслет с двумя проводками, ведущими к компьютеру, – и мы опреттелим фаши фосмошности. Фи не фосрашаете?
– Бога ради! – я состроил лучезарную улыбку, словно меня уговорили рекламировать зубную пасту, и протянул руку: – Будьте любезны!
«Гурвинек» нацепил браслет на моё запястье и повернулся к компьютеру. Что-то с его руками было не так, но что именно, я понял только тогда, когда пальцы забегали по клавиатуре. У него было по шести пальцев на руках! Слышал я о подобных генетических отклонениях – шестипалость, полная волосатость лица, «волчьи» уши, хвостатость, – но воочию наблюдать ничего такого не приходилось. Молодец, режиссёр, такой типаж откопал!
– Т-так… – протянул «Гурвинек», глядя на экран. – Преситтентом, к сошалению, фам не пыть. Сохласно фашему психотиппу, моху претлошить три толшности – квасистером на Шаттанете, сайнесером на Фасанхе и стерхайсером на Минейре.
Слыхом не слыхивал ни о таких профессиях, ни тем более странах. Однако уточнять не стал, чтобы не ломать чужую игру.
– А лифтёром-банщиком в Гваделупе? Или чесальщиком в Гондурасе? – осклабился я.
– Таких факансий не имеется, – не менее лучезарно улыбнулся в ответ клерк.
Однако по выражению глаз-очков было видно, что моей шутки он не понял. Я не стал объяснять, что лифтёр в бане не перевозит кого-то с этажа на этаж, а лифчики расстёгивает, ну а чесальщик Гондураса – это и коню понятно. Как там в скабрезности у Фесенко: «Все мы – чесальщики Гондураса и прилегающих частей тела…»
– Хорошо, – сказал я и, продолжая подыгрывать коллегам с телевидения, изобразил на лице заинтересованность: – Допустим, я соглашусь. На какое время рассчитан контракт?
– Тсейтшас посмотрим… – шестипалый «Гурвинек» вновь обернулся к экрану. – Снатшит так: квасистером на Шаттанете – тва хотта, сайнесером на Фасанхе – оттин хотт, и стерхайсером на Минейре – оттин месятс.
– Н-да… Пожалуй, для начала я согласился бы месяц поработать этим, как его… стерхайсером. Для пробы, так сказать. А какова оплата?
В чём заключается работа стерхайсера, я интересоваться не стал – и так понятно, что всё несерьёзно.
– Пять тысятш толлароф, – «Гурвинек» сделал вид, что извиняется, и развёл руками. – Понимаю, што са такую рапотту мало, но у нас наклатные расхотты…
– А проезд туда-обратно? – настороженно спросил я, продолжая играть лоха.
– О! Тут не песпокойтесь! Фсё са стшёт фирмы!
Изобразив на лице нерешительность, я в конце концов махнул рукой.
– Была не была! Согласен!
– Тохта, пошалуйста, саполните контракт.
Передо мной на стол лёг листочек с условиями договора. Здесь уже были указаны и моя новая должность, и страна пребывания, и срок действия контракта, и сумма оплаты из расчёта за восьмичасовой рабочий день. Судя по тому, что листок был заготовлен заранее, а также очень малому количеству пунктов, уместившихся на одной странице, договору была грош цена.
– У меня с собой нет документов… – напомнил я «Гурвинеку», что сценарий должен всё-таки быть более-менее правдоподобным.
– Этто не имеет снатшения, – отмахнулся он.
Тогда я пододвинул к себе контракт, достал ручку и склонился над столом.
Первая пустая строчка, которую я должен бы заполнить, начиналась словом «Имя». Я немного подумал и написал: «Ларионов». Строчку «Отчество» я заполнил без раздумий – «Ларионов», и когда настала очередь строчки «Фамилия», то совсем разошёлся: «Ларионов Л. Ларионов». И только написав, вспомнил, откуда у меня такие ассоциации. «Луарвик Л. Луарвик…»
[1] Интересно, в честь чего это имя всплыло в голове?
Далее пошёл текст о том, где мне предстоит работать, кем, сколько и за какие деньги. Затем были ещё две пустые строчки: «Ваше любимое блюдо» и «Ваше нелюбимое блюдо». Догадываясь, для какой хохмы включили эти пункты, я, не мудрствуя, написал в первой строчке: «Водка». Над второй строчкой задумался, но, вспомнив Луарвика Л. Луарвика, указал: «Лимоны в кожуре». Кто знает, тот поймёт.
Внизу поставил дату и расписался.
– Оттлитшно, – сказал «Гурвинек», забирая контракт и пряча его в стол. – Ттеперь пройтите в этту тверь.
Он указал ручонкой на стену с фотообоями ковыльной степи, и только сейчас я увидел посреди неё почти незаметный прямоугольник.
Я встал и подошёл к стене.
– Сюда? – переспросил клерка, указывая на прямоугольник.
– Тта, та! Толкайте!
Ожидая, что за дверью меня встретит гогочущая толпа киношников, я приложил ладонь к стене и нажал. Дверь распахнулась, и меня буквально всосало в образовавшийся проём, будто там был открытый космос…
2
То, что контракт на работу за рубежом оказался не розыгрышем коллег-киношников, я понял сразу и бесповоротно. И что собой представляет это самое «зарубежье» – тоже. Подозреваю, мои наниматели воздействовали на сознание, и я не испытал психологического шока, а принял свой перенос к месту новой работы как нечто естественное и само собой разумеющееся.
Я стоял на крыльце небольшого домика в неширокой, метров сто, долине между двумя параллельными грядами высоких отвесных скал. Домик прилепился к каменной стене одной гряды, вдоль противоположной неторопливо несла воды неширокая речка, а между речкой и мной простиралась кочковатая, серо-рыжая пустошь, кое-где поросшая чахлыми кустиками. Справа, метрах в пятидесяти, долину перекрывала угольно-чёрная гладкая стена, явно искусственного происхождения, слева, также метрах в пятидесяти, будто по ровному обрезу, начиналась идеально белая, как снег, равнина, с клубящимся над ней белесым туманом, а над головой светилось безоблачное зеленоватое небо. Именно светилось, потому что солнца на нём видно не было, и, судя по отсутствию теней не только в долине, но и на вершинах скал, его не было вообще.
