– Ларионов, – сказала она, – дай сотню!
Я молча полез в карман, достал сто долларов, протянул.
– О! – удивилась Машка. – Ларионов сегодня богатенький! – Она окинула меня подозрительным взглядом. – Когда успел загореть?
– На Бермудах отдыхал, – серьёзно сказал я, глядя дочке в глаза.
Машка скривилась, снова окинула меня недоверчивым взглядом, фыркнула и удалилась в свою комнату. Не поверила. Год буду отсутствовать, никто не спохватится.
Два дня я не находил себе места, неприкаянно слоняясь по городу. Заглянул на радио – там ко мне отнеслись точно так же, как дома. Будто вчера заходил. Поговорил с Витасом, предложил обработать две заготовки, записанные на диктофон. Из «СПИДом я уже переболела» ничего не получилось, зато другую заготовку отшлифовали до антирекламы: «Припарка из солей Мёртвого моря хорошо помогает от трупных пятен на вашем теле». Длинновато получилось, Фесенко скривился, но деньги заплатил.
На третий день я не выдержал, зашёл в кафе «Минутка», заказал Паше стакан водки, выпил и направился на поиски летнего кафе у фонтанчика под старыми тополями, которое можно было найти только в подвыпившем состоянии, словно оно находилось в параллельном мире. Как в Бермудах.
Кафе я нашёл, но вот бюро по найму на работу за границей напротив не было. Был магазинчик скобяных товаров. Зато в кафе сидел бородач Сева, похоже, ставший здесь завсегдатаем.
– Привет, Ларионов! – не вставая с места, он помахал рукой и жестом пригласил за столик.
Я сел.
– Водку будешь?
– Буду.
Мы выпили, помолчали.
– Такие дела… – скорбно протянул Сева. – Ещё?
– Ещё.
Мы снова выпили.
– Тянет назад? – спросил он.
– Тянет… – признался я.
– М-да… Меня тоже. Я три раза там побывал…
Глаза Севы затянула поволока.
Я сочувственно вздохнул, и вдруг до меня дошло, что он сказал.
– Три раза? Слушай, как тебе удалось?!
– Обыкновенно, – пожал плечами Сева. – Дал объявление в газету, что согласен на работу за рубежом, меня и вызвали.
– Да? – Я вскочил с места. – Бегу!
– Сядь! – поморщился Сева, хватая меня за рукав. – Не мельтеши. Объявление можно дать и по телефону – «Городской курьер» принимает бесплатные объявления. Беда только, что гарантии никакой. Я уже полтора месяца каждую неделю даю объявления, а толку? Нет вакансий…
– Но ты же пытаешься? – возразил я, усаживаясь.
– Пытаюсь…
– А мне почему запрещаешь? Давай номер телефона «Городского курьера»!
Я достал мобильник. Сева продиктовал, и я набрал номер.
– «Городской курьер»?
– Да.
– Бесплатные объявления принимаете?
– Диктуйте.
– Пишите:
«Согласен на работу стерхайсером на Минейре. Телефон: 58–02 – 87. Ларионов».
– Записали?
– Да. Это всё?
– Всё.
– Будет в вечернем номере, – сообщила приёмщица и отключилась.
Сева налил в пластиковые стаканчики водку.
– За удачу? – предложил он. В больных глазах читалось, что удачи он желал прежде всего себе.
– За удачу!
Я поднял стаканчик и мысленно добавил: «Мою удачу!»
Напились мы до чёртиков, и я не помню, как попал домой. Но, как ни мучило ночью похмелье, проснулся ровно в семь, принял контрастный душ, оделся и сел на кухне пить кофе.
Снова на кухне появилась растрёпанная Машка и повторила ставшую дежурной сцену с выцыганиванием денег. Я дал – отец, куда денешься? – но «спасибо», как всегда, не дождался.
Машка ушла к себе, из открытой форточки доносился зычный голос дворничихи бабы Веры, как всегда недовольной поведением жильцов, а я сидел, прихлёбывал кофе, и мои мысли привычно крутились вокруг суицида. «Да здравствует мыло душистое и верёвка пушистая…»
Зазвонил мобильный телефон. Всё ещё находясь в минорном состоянии полной отрешённости от земной жизни, я достал телефон, поднёс к уху.
– Ларионов, – сказал в трубку.
– Ттопрое утро, – поздоровались со мной. – Этто фы тавали опъявление, што сохласны на раппоту стерхайсера на Минейре?
У меня перехватило горло, в голове всё смешалось.
– Т-та… – с трудом выдавил я, невольно подражая акценту «Гурвинека».
– К сошалению, факансий стерхайсера в настоясший момент нет. Мошем претлошить только раппоту сайнесером на Фасанхе…
– Согласен! – не дослушав, проорал я. – Согласе-е-ен!!!
Приворотное зелье
1
Вопреки своей фамилии Похмелкин не пил, не курил, не дебоширил и был скромным стеснительным парнем, робеющим в присутствии девушек. Работал он в метрополитене, по восемь часов в сутки водил поезда, запертый от поползновений террористов в кабине машиниста, как в одиночной камере, что никак не добавляло ему общительности. Сегодня у Димы был выходной, он с утра сидел в беседке во дворе и с тоской смотрел на окна Машки Ларионовой. Нравилась ему Машка, но она его не замечала. На что ей, с её броской красотой, невзрачный паренёк, когда вокруг неё вились ребята со всего квартала? И на дискотеку водили, и в кафе, и…
«Уйду в отпуск, поеду в деревню к маме, – думал Похмелкин, не сводя взгляда с Машкиных окон. – Может, там с какой девчонкой познакомлюсь…»
Дверь второго подъезда приоткрылась, сердце у Димки ёкнуло, но вместо Машки в дверной проём высунулась голова татарина Могола, Машкиного соседа по лестничной площадке. Он воровато огляделся, открыл дверь шире, вынес стремянку и потащил её к углу дома. Затем вернулся в подъезд и снова появился на крыльце с большой мраморной доской под мышкой. Отнеся доску, прислонил её к стене, снова насторожённо огляделся вокруг, тяжело вздохнул и начал решительно взбираться на стремянку.
Зулипкар Мордубей по паспорту, Могол стыдился своего неблагозвучного для русского слуха имени, зато гордился многообещающей фамилией и в юности достаточно покуролесил, пытаясь ей соответствовать. Однако то ли он неправильно трактовал фамилию, то ли из-за хилого телосложения, но по морде доставалось, в основном, ему, и Могол вечно ходил с расквашенным носом или подбитым глазом. Получая паспорт, он настоял, чтобы в графе «национальность» ему записали «татаро-монгол», после чего долго стращал жильцов дома, обещая устроить всем такое иго, что мало не покажется. Но и здесь фортуна отвернулась от Могола. Как это часто бывает с тщедушными мужчинами с большими претензиями, жену он, в противоположность себе, выбрал крупную, дородную, быстро очутился под её каблуком и теперь, в глаза ласково называя жену Ингушка, за глаза именовал исключительно «Иго моё». А от бурной молодости и записи в графе «национальность» осталось только прозвище, хотя знаменитая династия Великих Моголов не имела никакого отношения ни к татаро-монгольскому игу, ни к претензиям Зулипкара Мордубея на родство с племенами Золотой Орды.
