– Работали! Правда, работали, Ольга Леонидовна! Только до двенадцати часов! Недолго!
Ганя хотела еще что-то прибавить, но гримаса боли исказила ее лицо. А крик замер на детских губках. В ту же минуту Роза Федоровна отдернула руку от локтя девочки, тогда как каменное, бесстрастное лицо ее с некоторым подобием улыбки обратилось к Бецкой:
– Чепуху она порет… Не слушайте ее, Ольга Леонидовна. Такая несуразная девчонка! – и она смущенно смолкла, потому что милые глаза Бецкой внимательно поглядели на нее.
– Нет, Роза Федоровна, девочка говорит правду! – спокойно произнесла артистка. – И напрасно вы обидели ее.
Роза Федоровна побагровела. Она никак не думала, что Бецкая заметила тот щипок, которым она наградила «несуразную девчонку». К тому же «несуразная девчонка» заливалась сейчас в три ручья, ползая у ног заказчицы и подбирая рассыпанные булавки.
– Перестань реветь, слышишь, а не то… – прошипела закройщица, незаметно наклоняясь к плачущей Гане. Та испуганно вскинула на нее свои затуманенные глаза и с трудом удержала льющиеся из них слезы. В тот же миг легкая, воздушная фигура Бецкой склонилась над нею, а две пахучие нежные руки обвили ее плечи и поставили перед собой.
– Спасибо, что ты сказала мне правду, девочка, надо всегда и всем говорить правду, – своим глубоким голосом произнесла Бецкая и, прежде чем Ганя успела опомниться, мягкие нежные губы ее кумира прижались к ее лбу.
Все как-то разом порозовело в глазах девочки от этого неожиданного счастья; обида, щипок и угрозы «страшной Розки» были забыты сразу под впечатлением этого поцелуя. Сама Бецкая! Сам «ангел» и «добрая волшебница» поцеловала ее, коснулась ее лица, приласкала ее, бедную маленькую Ганю!
Она едва сознавала, что происходило кругом, что говорила Бецкая в эту минуту, обращаясь к хозяйке мастерской.
– Пожалуйста, мадам Пике, – умышленно на русском языке, между тем, говорила хозяйке Бецкая, – вы уж не заставляйте сидеть до полуночи молодежь. Сон – это главное для юности… это ее законная потребность. А вы, друзья мои, полу́чите все от меня немного лакомств за ваше чрезмерное усердие. Пришлю сегодня же, – обратилась она ко все еще ползавшим вокруг нее трем мастерицам. Потом снова остановила свой ласковый взгляд на Гане:
– Напомни мне, девочка, передать тебе кое-что, когда выйдешь провожать меня в переднюю.
Этого уже Ганя совсем не ожидала. Уже давно присвоила она себе право надевать высокие теплые ботики на точеные, щегольски обутые ножки артистки и подавать ей ее нарядное котиковое манто. Дрожа от радости, Ганя бежала исполнить эту приятную для нее обязанность каждое посещение Бецкой. Но она никак не думала, что артистка замечала, кто подает ей шубу и надевает на ее ноги теплую обувь. А между тем Ольга Леонидовна, очевидно, запомнила Ганю, и это наполняло горячим восторгом любящее сердце одинокой девочки. Она плохо сознавала, как продолжалась примерка, как, наконец, было покончено закалывание последнего лифа, как переоделась в свое суконное платье Бецкая и вышла из примерочной.
Не помня себя от предчувствия чего-то радостного и светлого, что должно было неминуемо случиться сейчас, сию минуту, Ганя робко последовала за ней в переднюю.
– Я знаю, как ты любишь меня, девочка, – произнес над нею знакомый милый голос, пока Ганя застегивала сложную застежку на высоких меховых ботиках артистки, – и думаю, что ты будешь довольна получить от меня вот эти билеты. Не правда ли, тебе приятно будет видеть твою Ольгу Леонидовну на сцене, приятно посмотреть, как она играет? – и тонкая надушенная ручка, затянутая в длинную, до локтя, лайковую перчатку, протянула Гане два светлых театральных билетика.
Ганя, ожидавшая чего угодно, кроме этого, так растерялась, что не могла даже поблагодарить артистку. Опомнилась она лишь тогда, когда стройная, высокая, закутанная в дорогие меха фигура Бецкой исчезла за дверью.
В ту же минуту откуда-то из-за угла выскочила Анютка. Ее подвижная острая рожица вся вытянулась от любопытства. Разгоревшиеся глаза так и впились в лицо Гани.
– Билеты дала? Билеты в театр? Два билета? – зашептала она в неописуемом волнении. – Ганюшка, миленькая, золотенькая, возьми ты меня с собою, ради Господа, возьми! Никому не давай другому билетика-то. Мне подари, Ганюша! Таньке не стоит, Танька все Розке переносит, фискалка она, заносчица, а Степе все едино – идти или не идти. Больная она, сырая, Ганечка. А уж я-то тебе сослужу за это! Миленькая, пригоженькая, вот увидишь, сослужу.
Говоря это, Анютка одной рукой обнимала опешевшую, растерявшуюся Ганю, другою старалась выхватить один из билетов у нее из рук. Впрочем, особых усилий ей в данном случае и не пришлось прикладывать. Все еще находившаяся в своем восторженном оцепенении Ганя беспрекословно исполнила просьбу подруги.
Один из билетов она передала девочке, другой спрятала у себя на груди, как когда-то спрятала и заветную карточку с плитки шоколада, подаренной ей Бецкой.
* * *
Девочки сговорились идти после ужина просить Розу Федоровну отпустить их на завтра в театр.
Завтрашний день был воскресный, а работы в мастерской мадам Пике не бывало по праздничным и воскресным дням. Состав взрослых работниц был приходящий. Мастерицы и их помощницы жили у себя на квартирах с родными; девочки же, ученицы, брались мадам Пике в мастерскую на постоянное житье.
Кроме обязанности помогать взрослым работницам в шитье и в примерке, бегать по магазинам для закупки менее сложного материала и разноски заказов по клиентам в обязанности девочек входило еще помогать кухарке мыть посуду, убирать комнаты и мастерскую, бегать в лавочку по утрам по поручению кухарки и чистить одежду и сапоги самой мадам и Розы Федоровны, которая жила тут же при мастерской.
Кормили девочек неважно, одевали их плохо; а в широком темном коридоре ученицы стлали себе убогие постели на стоявших здесь в изобилии «мадаминых» сундуках.
Девочки-ученицы освобождались только к одиннадцати вечера, прибрав после хозяйского ужина посуду, вычистив «мадамины» и Розы Федоровны сапоги и платья, с тем чтобы в шесть часов быть уже снова на ногах, успеть поставить самовар, сбегать в лавочку двоим из четверых девочек и всем уже сообща, вместе убрать большую мастерскую и прилегавшую к ней квартиру.
Так было установлено у мадам Пике раз и навсегда, и ничто и никто не мог изменять этих установившихся порядков. Девочки-ученицы большей частью были сироты или дети совершенно бедных родителей, которые не могли брать их к себе по праздничным дням. Так что и праздничные дни проводились детьми в той же обычной будничной обстановке, и если они не шили и не бегали по гостиному двору за покупками приклада, то им все же выпадало немало работы и в праздник, так как по воскресеньям у «мадамы» обыкновенно собирались гости, обедали знакомые и до поздней ночи играли в лото. Приходилось, таким образом, бодрствовать и девочкам-ученицам. Гости расходились под утро, и маленькие труженицы ложились около четырех часов в такие ночи, чтобы подняться в обычное раннее время и снова начать свой будничный трудовой день.
