– Много он в землю вколотил?
– Да нет. Оба трупа я считай полностью скормил Токру.
– Кому?
– Ну призму в дыре. Его Токром кличут. Познакомились, когда я мозг Сьюга ему в пасть сливал. В обмен на тортик мозговой он представился. Живет там три года. Всем доволен, хотя кормежка могла бы быть получше. Но потихоньку все идет к тому, что скоро он вылупится.
«Я разобью о стену салона эту златовласую головку и вытряхну из расколотого черепа мозг старой суки…»
– Ясно. Когда Хвана переклинило?
– Да только что. Осталось то килограмм восемь нарубить – и его понесло.
– Быстрей таскаем.
– Я че спросить хотел, командир.
– М?
– Вторая голова гниды куда делась? Отпочковалась и сдохла? Или внутрь куда ушла и где-то там у Хвана второй мозг под панцирем?
– Я хрен его знает – признался я чистосердечно, пристально оглядывая изрубленную землю и заляпанные стены – Ладно… придется и мне изгваздаться.
За следующие четверть часа мы спустили в колодец центнер земли вперемешку с мясом. Обтерли стены и ограду землей вперемешку со льдом. Когда вернулся чистый призм, я отправил отмываться от крови Рэка, а сам продолжит уничтожать улики, особенно старательно уничтожая ямы.
Ну как уничтожая – я просто засыпал их и неумело прикрыл дерном. Получилось так себе – у Нанны вышло лучше. Но не суть. Главное – в земле больше нет двух трупов.
Одев Хвана, ободряюще хлопнул его по плечу:
– Похер на все. Это даже к лучшему.
– Что к лучшему? Я отрубился! Превратился в мясорубку тупую.
– Это и к лучшему. Чем раньше ты узнаешь все свои проблемы – тем скорее научишься с ними справляться. Лучше свихнуться ненадолго во время рубки трупов, чем во время драки с реальным противников.
– Верно…
– Повторю – изучай себя, призм! Изучай! Ты должен знать о себе все! От того с какой скоростью у тебя лезвия растут и как часто член встает – и на кого. Изучай себя! И речь не только о теле – копайся у себя в мозгах. Что там происходит? Вникай в свои мысли. Разговаривай сам с собой. Понял меня?
– Понял, командир.
– Все. Осмотрись здесь еще раз – чтобы ни пятнышка крови. А я сполоснусь. И пойдем уже наконец пожрем нормально…
Глава пятая
Понимая, что когда призм стащит капюшон с уродливой головы, показывая тем всем окружающим, что в его родословной немало шуршащих хищных насекомых, нам далеко не сразу удастся заказать жратвы, я велел Хвану погодить с каминг-аутом.
Пусть в Плесе и так знают о явившемся в гости призме. Но одно дело знать. И другое – видеть его за соседним столиком.
А тут есть столики? Или добросы жрут с пола?
Столики нашлись. И их оказалось немало в просторном зале с низким каменным потолком и широкими распахнутыми окнами. Из дырчатых подоконников поднимались струи теплого воздуха и влетающие в зал порывы морского ветра приносили не леденящий холод, а запах водорослей и соленую свежеть.
Из примерно сорока растущих из пола каменных столиков три четверти пустовало и ничто не помешало нам выбрать место в углу, расположенное между входом и одним из окон. Торчащую из столика нашлепку с темным сенсором я заметил сразу. И сразу же понял, что платить тут можно с куда большим удобством чем в Плуксе – бегать к банкомату не придется.
Сложив оружие на лавку, а локти на стол, я с еще большим удивлением заглянул в захапанные бойцами меню. Настоящие мать его меню. Выглядящие даже красиво, закатанные в прозрачные пленку.
– Гребаные гномы! – выдохнул Рэк – Прочти, командир! Ростбиф викинга, волчья отбивная, копыто вепря. У меня слюна аж до яиц добежала! Че выбрать?
– Мне ростбиф и че-нибудь с клетчаткой – ответил я.
– Мясо и самогон – понимающе кивнул орк – Призм! Ты че жвалами перемешивать будешь? Салат из грибов и щавеля?
– Мясо! И самогон! – донеслось из-под капюшона.
Оглядев зал, я убедился, что мы надежно приковали к себе внимание присутствующих. А вот внимание служащих мы почему-то не привлекли.
– Кто тут заказ на жратву принимает?! – спросил я, поднимаясь из-за столика.
– Уже иду – отмер высоченный и тощий как щепка лобастый мужик в большом кожаном фартуке поверх футболки и штанов – Иду-иду.
– Иди-иди – поощрил я его волчьей усмешкой – Хотя нахрен?! Тащи сюда три ростбифа. Бутылку самогона и три стакана. Одну соломинку. Найдется?
– Которая чтобы сосать?
– Сосешь ты – вежливо ответил я – А нам для питья.
– Кхм… найдется. Прошу прощения. Не хотел обидеть – взгляд лысого скользнул по закутанному призму и боязливо сполз на стену – Соломинка найдется. Еще что-нибудь?
– Самогон сразу на стол. Что к мясу предложишь?
– Лесную овощную зажарку. Рекомендую. Большой сковороды на троих с запасом хватит.
– Большую сковороду – кивнул я – Яйца в ней есть?
– Нет.
– А вообще есть?
– Есть – сглотнул слюну орк – В меню написано. Куриные! И утиные! Сука!
– Разбейте поверх зажарки штук пятнадцать яиц. Можно двадцать. Чем быстрее все будет на столе – тем лучше.
– Все сделаем – слегка поклонился официант и шустро удалился, даже не спросив, найдутся ли у нас средства для уплаты.
Один разговор закончился. Но другая беседа тут же началась – голос подал сидящий за дальним столиком детина с распущенными светлыми волосами, широченными плечами, поросшей белым мхом мускулистой грудью и аурой никогда не получавшего по хлебалу альфа-самца:
– А не слишком дерзко себя ведешь, сыроед? Тут тебе не остров – детина говорил громко. Так, чтобы его голос добрался до нас через весь зал – Могут наказать за дерзость.
Опять…
Каждый сука раз одно и то же. Порой я поражаюсь этому гребаному дежавю – одному из самых частых в моей жизни. Во всяком случае в этой жизни. Почему в любом баре выпивший пару доз самогона каждый пятый гоблин начинает считать себя не в меру крутым и пугающим? Почему ему приходит в голову тупая мысль, что его грозный вид, широкие плечи и нахмуренные бровки произведут на меня неизгладимое впечатление? Почему это дерьмо повторяется и повторяется?
Оценивающе оглядев длинноволосого громилу, я ровно ответил:
– Еще раз вякнешь что-то, дритсек ты гребаный и мне придется встать. Я неспеша подойду, намотаю на кулак твои расчесанные кудри и начну бить тебя лицом о стол. Бить сильно. Бить с желанием раздолбашить твое гребаное сучье лицо! Сделать его даже не плоским, а расхераченным, чтобы твой изрезанный зубами и обломками челюсти болтливый язык выпал из вонючей воющей пасти, а глаза лопнули и растеклись.
