Так или иначе своего сурверы добились и вскоре один за другим поставили подписи и перебрались в безопасность вместе с семьями или поодиночке, само собой оставив за спиной любимых тетушек и дядюшек, друзей, любовниц, любовников и прочий хлам.
Все шло хорошо.
И вот где-то в тот момент и непонятно почему – вообще непонятно и одна надежда на наркоту возвращающую память – случилась жесткая непонятка с корпорацией. Кто-то где-то накосячил и серьезно. Причем непонятно кто именно – корпорация или же сурверы.
Сурверы по сию пору считают себя мучениками. Из обрывков воспоминаний они знают, что договора о стирании памяти не было! Стальных поясов с бомбой не было! Поводков не было! Одиночного вечного пребывания в одиночных же бункерах не было! Откуда сраные компаньоны? На кой хрен им стальножопый олень щиплющий травку? Они просили не этого! Они хотели достойной долгой жизни и заплатили за это всем!
За что?
Система вроде как давным-давно неохотно обронила, что позже договор сурверов с Алоха Кеола был пересмотрен и существенно изменен.
По какой причине?
Сурверы обманули.
В чем, сука, обманули? Поясни! Ведь каждый из сурверов очнулся внутри закопанной в землю банки со стертой начисто памятью! Поясни!
Пояснения не последовало по сию пору…
– Вот это правдивая история – на этот раз улыбка старого сурвера была очень грустной. Но все же он улыбался.
– Атолл Жизни – произнес я, роясь в кармане.
– Алоха Кеола. И я знаю, что ты мне сейчас покажешь – сурвер улыбнулся веселее.
В моих пальцах сверкнула овальная серебряная крона с бугристой прерывистой подковой на одной из сторон.
– Атолл Жизни – кивнул Джон и провел кончиками пальцев по контуру подковы – Тот самый символ. Я тоже видел его в своих нарко-флешбэках, Оди. Я видел его. На стенах, на дверях, на униформе работавших там. И я был ТАМ, Оди. Был тогда там в той сраной штаб-квартире Атолла. Я был один из тех, кто заключал тот гребаный договор. Я даже помню свой возмущенный крик. Я орал на мило улыбающуюся сексуальную шатенку в обтягивающем платье, что сидела напротив нас в одиночестве – одна против пятерки представителей. Сука! Я был одним из тех Пяти! Ты знаешь что это значит?
– Нет.
– Те сука десятеро – Джон широким жестом обвел рукой всю территорию Зомбилэнда – Они винят меня! Из ныне живущих сурверов я один, кто там был!
– Сам проговорился?
– Нет! Я же не конченый! Бруха… после того, как старая падла очухалась от очередного сеанса эльфийских слез, она по радио всем объявила, что была среди тех, кто голосовал на выборах представителей. И она видела всю Пятерку на сцене в ресторане, где мы мол обещали все сделать как надо и договориться как положено с Атоллом.
– Вот и договорились – хмыкнул я – И ты признал?
– Признал… – вздохнул Джон – Нахрен я это сделал? Так бы было ее слово против моего. Но я от неожиданности признался тогда – да мол, один из Пяти. Ага… смешно… в моих воспоминаниях нас называли Пятерка Героев. А теперь все в Зомбилэнде называют нас Пятеро Ублюдков. И винят во всем! Как будто это именно мы заключили такой невыгодный договор. Будто мы запихнули всех в одиночные камеры Зомбилэнда! Но ведь система сама сказала – позднее договор был пересмотрен! Условия были изменены! Но кто бы меня слушал…
– Погоди-ка. Вот теперь до меня дошло. Ты объявил по радио, что твой выход из убежища завален бревном?
– Конечно!
– Попросил помощи?
– Само собой! Жить хочется!
– И?
– И все были рады тому, что один из ненавистной им Пятерки Ублюдков наконец-то сдохнет! Кто-то сказал это прямо. Остальные просто промолчали – хотя точно слышали мои призывы. Я ведь долго орал в эфире…
– Давно они узнали, что ты один из Пяти?
– Нет. Иначе бы я так долго не прожил. Но с Брухой у меня всегда не ладилось. Вечно мы по радио лаялись. Смутная непонятная злобная вражда.
– А сколько всего ты здесь?
– Сорок восемь лет.
– Охренеть.
– Ага. Но это не предел. Бруха здесь уже восемьдесят семь лет.
– Сколько?!
– Восемьдесят семь.
– Попала сюда ребенком? Один из сурверских детишек?
– Нет. Детьми сюда не попадают. Самый молодой из нас, из тех, что упомянут в нашей зомбилэндской хронике отсидевших и померших, был в возрасте восемнадцати лет.
– Восемнадцать…
– Точно.
– Еще сказки будут?
– Да вроде все рассказал.
– Тогда давай поговорим о твоей доставке и о том, чем ты за это щедро отблагодаришь гоблинов?
– А что ты хочешь, гоблин? Персики предлагать не стоит?
– А… – начал было призм, но наткнувшись на мой взгляд, горько вздохнул и отвернулся. Рэк заржал. Кошка мерзко захихикала. Джоранн недовольно надулась, обиженная наездом на ручную гниду. Азиат зевнул и продолжил выковыривать из взрезанной банки остатки сладкого, медленно облизывая палец. Да уж – такой в жизни не пропадет.
– Персики предлагать не стоит – улыбнулся я – Оружие, броня, лекарства. Что из этого можешь предложить?
– Эх… я же простой сурвер. Не легендарный. И список у меня не так уж и велик. Как и количество баллов – старик со вздохом глянул на экран наруча.
– Стоп! – я подался вперед – Хочешь сказать, что список доступного можно вывести на экран на твоей старой клешне?
– Ну да. Просматриваю, выбираю, подтверждаю запрос. Доверенный сквад может идти забирать.
– Начинай выбирать – широко-широко улыбнулся я – А я посмотрю тебе через пл… – покосившись на висящую за его спиной резиновую жену, я поправился – Сбоку постою.
– В том списке ведь и жратву указать надо – напомнил мне Джон.
– Не забудем – успокоил я его – Но начинай с того места, где идет оружие…
– Хм… Ну давай – покорился Джон и, повыше задрав рукав комбинезона, щелкнул несколько раз по экрану – Гляди на скудный список мой, гоблин…
Я шатнулся вперед, горя искренним желанием воткнуться взглядом во вполне возможно «вкусные» строчки сурверского списка. Но, кое-что вспомнив, отшатнулся назад и чертыхнулся.
– Что не так, гоблин? Еще кофе?
– Кофе всегда можно еще – ответил я машинально – Я о другом. Нам ведь уже говорили про эту доставку.
– И что? Плохое что услышал? Смертность высокая. Не спорю. Но я заплачу вдвое выше своей обычной награды.
– О… за это спасибо – вот и поторговались, хотя в этом случае система «вдвое» меня не устроит. Я выберу нужное из списка. И ты закажешь. А на остальное наберешь жратвы.
– Там цены немаленькие, гоблин. Выберешь что стоящее – и мне не останется считай ничего…
