Посыпались вопросы. Пришлось Симеону во всех подробностях изложить историю с монстром и магистром Делазаном, поведать про свое задержание и поездку в Звездную Крепость, весьма счастливо завершившуюся назначением на новое место. Юноша умолчал лишь о том, что согласился докладывать Рошфор обо всем «интересном». Язык так и чесался, несколько раз он едва не выболтал свою тайну новым друзьям… но все-таки удержался.
За рассказом Симеона естественным образом последовала история Анри; все навострили уши, любопытствуя, какова же кардинал в личном общении. Слушателей ждало некоторое разочарование – Анри заявил, что особо в лицо ее не вглядывался, заметив лишь густой слой белил и румян. Подобно Рошфор, кардинал выглядела куда старше своих истинных лет. И ангелов с той же легкостью вызывала. Включая и того, что помог ей выяснить степень его полезности.
– Так у тебя ангел в голове шуровал? Прямо внутри? – спросила Агнес. – И что ты почувствовал?
– Трудно сказать, что именно он там делал, – сказал Анри. – Больно не было. Такое… ну… типа холодное присутствие в мозгах… а потом кардинал вдруг все про меня узнала, вроде того, что я с цифрами лажу, и это правда святая, а вот при пытках помогать у меня вряд ли получится, так что в Башню меня лучше не посылать…
Он осекся, все посмотрели на Доротею.
– Никто меня не пытал, – сказала она. – Пока, во всяком случае.
– И все-таки за что тебя там держат? – спросил Симеон. – А коли ты узница, почему днем разрешают выходить?
– Они говорят, я там «гостья», – сказала Доротея и стала повествовать, как наброски икон в итоге привели ее в Башню и как Рошфор позже объяснила ей, что и Чалконте, и Дева Элланды занимались тем же, а потому такая способность стала считаться прямым шагом к отступничеству. В случае Чалконте именно так все и получилось. Что до Лилиат – там дело довольно темное.
– Пуганая ворона куста боится, – сказал Симеон. – Ну, умеешь ты по-другому иконы творить, так с чего они решили, что завтра ты жуткие статуи изваяешь? Начнешь заявлять, будто людям позволено не только изучать способности ангелов, но и менять их?
– А Чалконте так делал? – спросила Агнес. – Я вчера слышала, как люди во дворце рассуждали о статуях Чалконте. Во дворце королевы, в настоящем, а не здесь…
– Этот дворец тоже настоящий… вернее, будет таким, – возразил Анри.
Агнес закатила глаза. Потом продолжила:
– Францони, заступница королевы, с которой я хорошо знакома, сказала, что сегодняшняя утренняя тревога случилась из-за отверженцев. Их погибла целая уйма, а один превратился в чудовище. Все это случилось в карьере, где когда-то захоронили статуи Чалконте, но при каждом паводке они выходят наружу. Я не очень поняла, кто такой был Чалконте, а спрашивать посчитала неуместным: как раз ждали выхода королевы. Я ведь говорила, что сегодня видела королеву?
– Раз пять или шесть, – сказал Анри. – И все же… насчет Чалконте. Он был или есть? И что не так с его статуями?
– Чалконте был иконотворцем, – сказал Симеон. – Он впал в ересь и свихнулся. Одна из его бредней состояла вот в чем: если, мол, сделать икону в виде полного изваяния, она крепче привяжет соответствующего ангела к вещному миру. Такой ангел станет проявляться полнее и дольше, и от него можно будет добиться большего. Естественно, Чалконте потерпел неудачу. Однако продолжал годами тайно ваять, пока не был выявлен и казнен.
– Откуда такая осведомленность? – спросил Анри, косясь на Доротею. Она ведь не ответила на его вопрос о Чалконте, хотя Анри подозревал – она знала. Доротея не обратила внимания на его взгляд.
– Я читал о нем, потому что он создал образ Рекваниэля, передаваемый по наследству в нашей семье. Сейчас им владею я.
– Икона работы Чалконте? – оживилась Доротея. Оторвалась от рассеянного созерцания бродящих в озере отверженцев и устремила пытливый взор на Симеона. – Она сейчас при тебе? Можно взглянуть?
– Пожалуйста, – сказал Симеон. Помедлив, сунул руку под сюртук, в потайной внутренний кармашек. – А знаете, странное дело… Не знаю почему, но вы мне кажетесь настолько близкими друзьями, что… вот, смотрите. Этот образ – наша главнейшая фамильная драгоценность. Вообще-то, я ее из рук стараюсь не выпускать…
Доротея благоговейно приняла икону. Повернула к свету, проникавшему в устье пещеры.
– Нас… связывает… нечто таинственное… – пробормотала она, поднося образок поближе к глазами и снова отодвигая. – Я думала, мы сроднились через ангела, которого все вызывали, но это не подтвердилось. Спросим же себя, в чем еще может быть дело? Мы все практически ровесники, все басконцы. И вот перед нами очень необычная, выдающаяся икона… Вообразить не могу, как удалось достичь подобного совершенства! Словно другой ангел творил… А мне-то всегда говорили, что ангельская магия неприменима к созданию икон!
– Мы действительно все басконцы, – сказала Агнес. И обвела взглядом стол. Вот Симеон, крупный, чернокожий. Маленькая смуглая Доротея. Бледный, рыжеватый Анри… А вот и ее собственные коричневые руки. – И вы все мне кажетесь… ну прямо семьей. Только вряд ли нас родство связывает, уж больно мы разные.
– Я тоже размышляла об этом, – возвращая образок, сказала Доротея. – Общей матери у нас быть не может, потому что мы родились почти в одно время. Вдруг, думаю, хотя бы отец на всех один? Опять не выходит, причем по ряду причин. Хотя лично мои родители весьма легко относятся к постельным делам…
– Нет, невероятно, – сказал Анри. Помедлил немного. – Нет, ну не может такого быть. Мой отец никогда не покидал храма Хуараваэли. Стоит ему выйти оттуда – мигом за долги арестуют. Да и супружеская измена – это как-то не про него…
– А мои, полагаю, сказали бы мне, окажись у меня братья и сестры на стороне, хоть единокровные, хоть единоутробные, – сказал Симеон. – Они оба доктора-магистры, оба привыкли очень… прямо и открыто говорить о подобных вещах. Они мне на четырнадцатилетие подарили «Пути любви» Жаноссы и настояли на том, чтобы разъяснить мне хоть некоторые из двухсот вручную раскрашенных иллюстраций…
– Эта книга еще у тебя? – спросил Анри.
– Дома, в Адьене, – сказал Симеон.
– Куда ни ткни – повсюду между нами различия, – заметила Агнес. – И я тоже сомневаюсь, чтобы мой отец соорудил хоть одного ребенка на стороне. Мать его непременно убила бы, и он прекрасно знает об этом.
– И ты, полагаю, вся в матушку, – сказал Анри.
– Она была мушкетером королевы, – гордо произнесла Агнес. – Это она меня выучила шпагой владеть!
– Не отказался бы я родиться в вашей семье, – сказал Анри. И повернулся к Симеону. – Или в твоей. А то у нас орава детей – и ни гроша денег… Твои родители богатые, Доротея?
– Мать, возможно, богата, хотя наверняка утверждать трудно. Она предпочитает жить по-простому, – задумчиво произнесла Доротея. Девушка снова смотрела на копошащихся отверженцев. – А отец мне официально как бы и не отец. Человек он эксцентричный, то сколотит состояние, то промотает…
