Она нередко размышляла над тем, как глубоко под поверхностью сознания зреют травмы, порождая трансформации. Можно спрятать потерпевший крушение фрагмент в самой глубокой впадине разума, но к поверхности сознательного все равно выплывут какие-нибудь обломки, буи – не связанные между собой осколки, свидетельствующие о существовании огромной мозаики. Обломки указывают на то, что далеко внизу разум меняется.
Возможно, разум, отягощенный разочарованием и сползающий в депрессию, менялся в более тревожную или менее оптимистичную сторону; иногда находил слабое утешение в мудрости или принятии, но иногда он невозвратно ломался. И только тогда, возможно, становился готов на отчаянные действия.
В заключении под домашним арестом у Кэт также появилось время подумать и найти связь между склонностью ее бывшего к контролю и своим нынешним положением.
Вред, который нанес ей Грэм, можно было не замечать, но он остался навсегда. Пока они были вместе, каждый раз, когда приходилось решать, где они проведут вечер, с кем будут общаться, что будут покупать, чем заниматься в лондонское воскресенье, пока работа и дела не займут к концу дня все их внимание, Грэм постоянно пускал в дело пассивную агрессию. Он всегда добивался от Кэт подчинения, изображая кислую или мрачную мину. Эту сторону своего бывшего – манипулятивную и, как теперь Кэт понимала, хотя заподозрить это тогда никак не могла, эгоистичную и сволочную – она ненавидела.
Да, он терзался все эти годы, а особенно – при последнем предательстве, но Грэм все равно ее бросил и заставил переделывать жизнь без него заново, а на это ушло немало времени. Он нарушил все данные обещания, уничтожил в Кэт доверие к другим, лишил ее способности рожать и психического здоровья.
Но в одном Грэм, похоже, ей услужил: благодаря ему Кэт не выносила никого, кто пытался навязать ей свою волю. Она немедленно начинала ненавидеть всех, кто влезал на периферию ее жизни, присваивал ее пространство, свободу и чувства. По-видимому, у Кэт развилась боязнь обязательств перед партнерами и еще бесконечное отвращение к волевым, амбициозным защитникам своих интересов. Пуганная до смерти ворона и куста боится.
Она просто хотела спокойной, непритязательной жизни на побережье, но вернулась к тому, от чего бежала. Ненависть Кэт к контролю над собой увеличилась, умножилась, унеслась на невиданные доселе высоты. А теперь это оказалась пара сумасшедших кровожадных дегенератов, причастных к убийству и освежеванию ее любовника.
Борода и Платок полностью контролировали Кэт: все, чего она добилась, теперь, по сути, принадлежало им. Они просто так забрали все и могли отнять даже жизнь – биение ее сердца и работа мозга по их воле могли оборваться в любой момент. К чему эти двое, видимо, и стремились: нынешнее положение Кэт было лишь временной задержкой до тех пор, пока ее не уничтожат – продуманно, точно. Они откладывали неизбежное по своим причинам – Кэт не выбирала ни время, ни способ.
К третьему дню Кэт начала себя успокаивать, представляя, как горит ферма Тони Уиллоуза и как ее стражам разбивают красные головы будто яйца.
А еще она представляла, как их всех засасывает в черную расщелину – бездну под грязным полом, о которой Кэт не могла думать больше редкой секунды. Она до сих пор чувствовала вонь того, что обитало в ней.
За эти годы она очень часто представляла, как Грэм умирает, – обычно так начиналось ее утро. Теперь она делала это реже, но в фантазиях он никогда не погибал от ее руки: для своей мести Кэт привлекала воображаемых посредников – автобусы, несчастные случаи, грабителей с ножами. Ее саму тошнило от этих бесплодных мечтаний, как и от мыслей о своих тюремщиках: ее разум получил повреждения – как и в случае с Грэмом, наверняка неизлечимые.
Каким же человеком она теперь стала? И как такой человек может поступить с ближними своими, если представится возможность?
Наконец-то Кэт думала о себе и о том, что может сделать она, – ведь если не выйти из сложившейся ситуации, она умрет, как Стив. Отсюда вставал вопрос: как ей сбежать? Что ей делать?
И на четвертый день Кэт пришла идея, показавшаяся ей перспективной.
25
Резкий холод впивался под кожу ядом, от которого немело все.
Нырнула Хелен глубже, чем рассчитывала, – от холода здесь, казалось, вот-вот слезут с головы кожа и волосы.
Она рухнула в море с грохотом, оглушительно громким под водой. Все тело Хелен покрылось слоем льда, болезненно обжигавшим грудь, выдавливавшим из нее дыхание. Внутренности съежились.
Потом ускорение при падении спало, и в ледяной тьме вокруг воцарилась жуткая тишина.
«Никогда не прыгай в холодную воду».
Не то чтобы у Хелен был выбор.
Она испытывала шок от холода; здесь невольного вдоха будет достаточно, чтобы умереть – утонуть. Температура морской воды различалась в зависимости от слоя: самый верхний днем нагревался от солнца, но он заканчивался чуть выше метра, а дальше температура стремительно падала – только покинешь его, и уже – 17. А в начале лета по ночам и верхнего слоя хватит, чтобы тут же покрыться мурашками. Хелен же только что упала на пару метров в глубину, в черную бездну, где живет паника, от которой задыхаешься, а силы вытекают из тела в воду. Меньше полулитра морской воды в легких хватит, чтобы умереть за три минуты. С широко раскрытыми глазами Хелен нанесла черному холоду удар кулаком.
Она знала, как это работает: нужно постепенно привыкать к холодной воде, заходить по несколько сантиметров зараз и быстро дышать. Хелен плавала уже много лет, и местный бассейн всегда казался ей слишком прохладным. Но в этом черном, как сажа, море она не удивилась бы, если бы наткнулась ногой на айсберг.
«Слишком глубоко.
Слишком глубоко.
Слишком глубоко».
Сигнал тревоги в голове кричал вовсю, от паники в животной части мозга что-то переключилось, рот открылся для вдоха, а сердце стремительно билось, посылая сонарный зов о помощи.
Человек менее опытный тут же щедро вдохнул бы соленой воды, наполнив легкие ледяным ядом. Чем глубже ныряла Хелен, тем сильнее становился нигилистический позыв, будто внутренняя медсестра с готовым шприцем для эвтаназии предлагала проигнорировать крик организма, желавшего жить. «Почему бы не бросить все? – говорила она непропорционально спокойным, но естественным голосом. – Покончи со всем».
Хелен отказалась. В ее мыслях появилось крошечное любопытное личико Вальды, только что проснувшейся поутру. Она вспомнила, как Вальда вытаскивала маму из-под одеяла, заставляла спускаться и смотреть мультики, – Хелен садилась на диван, а Вальда ложилась ей на колени, – и даже услышала ее голосок: «Уже семь минут двадцать пятого?»
У Хелен было несколько секунд – чуть дольше, и она просто раскроет рот, и на этом все закончится. Она расправила пальцы и принялась работать ногами, ориентируясь на пузырьки, которые сама оставила при падении. Они блистали серебром в вечной черноте.
