А вместе с крестом «кошка» улетела. Серёжа офигел. Сидит, подмерзает, не знает, как быть. Прыгать — высоко, да и откос внизу, улетишь. Достал телефон. Денег, как всегда, нету. Давай «чайки» слать. Григорию, дяде Ване, Сашке, другу Коле. Не реагируют. Им хоть «Жду звонка», хоть ещё чего. Ночь на дворе. Всё проходит, прошла и эта ночь. Два раза Серёжа плакал пьяными слезами в опилок креста. Пробовал молиться. Принял твёрдое решение уйти в мужской монастырь. Утром пришёл отец Фёдор. Он всегда первым приходил в храм, потому что был рачительным. Так-то он был из бывших бандитов, но давно покаялся. Люди не смотрят вверх. Идут себе и идут. Неизвестно, как скоро отец Фёдор заметил бы пропажу креста, если б Серёжа не заорал. «Отец Фёдор! Это Серёжа! Я крест спилил! Снимите меня! Я в монастырь уйду!» Отец Фёдор обомлел, а потом развернулся и убежал.
Тут Серёже перезвонили. Сначала Григорий, а потом дядя Ваня и Сашка. Друг Коля не перезвонил, потому что бухал накануне и отсыпался. Захлёбываясь слезами, Серёжа объяснил коллегам своё положение. Григорий пошутил — никуда не уходи, я скоро буду. Дядя Ваня и Сашка тоже шли на выручку. Слесари своих не бросают. Однако первым на горизонте возник отец Фёдор. С пневматической винтовкой наперевес. Обращаться в полицию в наших краях не принято — принято учить уму-разуму подручными средствами. Отец Фёдор зарядил винтовку, положил дуло на сгиб локтя и открыл огонь. Резиновые пульки не нанесли Серёже значительного ущерба. Больно только. И обидно. И задницей пришлось повернуться, чтобы избежать худшего.
Священник перезаряжал винтовку в пятый раз, когда к храму подбежали Григорий, дядя Ваня и Сашка. Общими усилиями они сумели отнять у него оружие. Все вместе влезли на крышу с приставной лестницей. Приставили. Сняли Серёжу. Побили его немножко самостоятельно на твёрдой земле. Обязали вернуть крест на место. Отец Фёдор ярился, но уже меньше. Ситуация стала его забавлять. Он, в общем-то, тоже был не слишком религиозным. А Серёжа залез в кредит. Сварщикам надо заплатить. Кран передвижной нанять. И вообще… Недешёвое это дело — возвращать крест на место. Но вернул, недели не прошло. Всё ещё слесарем работает. Не ушёл ни в какой монастырь, передумал. Вроде как местная достопримечательность теперь. Я из-за него с соседом впервые за двадцать три года заговорил. Серёжка-то, говорю, слесарь наш, чего учудил. Как же, отвечает, слыхал. В ад, наверное, попадёт. Я согласился. В ад, конечно, куда же ещё? Покурили, покивали, разошлись. До следующего подвига. Слесарей-то четверо.
Драматическое
Мой приятель драматизировал-драматизировал, драматизировал-драматизировал, драматизировал-драматизировал и в конце концов выдраматизировал. И он такой в гробу лежит, и поп такой кадилом машет, а я такой пьяный подхожу и говорю:
— Ну, что, доволен? Драматург хренов! Держи саечку за испуг!
Тут поп и родня стали меня отгонять, а я такой рубаху на груди рванул и закричал:
— Сначала он драматизировал-драматизировал, драматизировал-драматизировал, драматизировал-драматизировал и выдраматизировал! А теперь вы драматизируйте-драматизируйте, драматизируйте-драматизируйте, драматизируйте-драматизируйте и выдраматизируйте, наконец!
Родня обалдела. Поп обалдел. Дьякон вышел, дивится. А жена приятеля такая говорит:
— Ты же пьяный, как ты это произнёс?
А я такой:
— Что именно?
А она:
— Ну, вот это. Драматизируйте-драматизируйте, драматизируйте-драматизируйте, драматизируйте-драматизируйте и выдраматизируйте, наконец!
Тут вслед за ней все стали эту херню повторять. Даже поп. Даже дьяк. А про приятеля все забыли. Так ему и надо, каркуше. А то как начнёт драматизировать-драматизировать, драматизировать-драматизировать, драматизировать-драматизировать — спасу нет! Хорошо, хоть мы его похоронить не забыли. А то бы он точно воскрес и сразу бы начал драматизировать-драматизировать, драматизировать-драма… Ладно. Больше не буду. Живите себе. Только, пожалуйста, не драматизируйте. А то видите, как бывает. Могут и не похоронить.
Про берёзы
На Пролетарке много берёз. На каждой выжжено имя. Для порядка. Чтобы не путать, чтобы чужую не обнимать, когда приспичит. А приспичивает часто, раз в неделю минимум. Причём — всех. Раньше лбами сталкивались. Кинешься к берёзе, а не тут-то было! Сосед из рощи зашёл, опередил. Пока свободную найдёшь, в соплях запутаешься. Бывало, на попу посреди поляны плюхнешься и ревёшь в три ручья. Обидно, зараза. И так Пермь вокруг, а ещё и берёзы все разобрали. Вроде в лесу, а ни одного свободного деревца. Натурально — щекой не обо что потереться. По всей стране, кстати, так. Не только у нас. В Анадыре, говорят, по двое суток к берёзе стоят. Прямо в очередях замертво падают. Некоторые замерзают, но в основном инфаркты, конечно. В России ведь живём. Сердца-то не казённые, долго в себе не поносишь. Выговориться надо, всплакнуть.
А кто выслушает, если не берёза? Дуб разве выслушает? Ясень, я вас спрашиваю, выслушает? Осина вообще хамит! Про тополь и говорить нечего — гопота. Только и умеет, что матом крыть. Это нам ещё повезло, что Дума закон приняла «Об увеличении поголовья берёз», а не то передохли бы все от скорби-то. У меня брат за контрабанду саженцев до сих пор сидит. А сколько убийств было? Я сам однажды чуть соседа не порешил, когда он снова мою берёзу обнял. Ну, как — мою. К которой я бежал. Слава богу, депутаты наши подсуетились. Раздобыли где-то выжигательный аппарат и — в рощу. Целую неделю имена наносили, а потом собрали собрание и говорят: «Граждане, идите в лес! Мы на каждой берёзе имя выжгли, чтобы вы не дрались, а спокойно плакали каждый в свою кору. Хватит лбами-то сталкиваться! Только не забудьте взять с собой паспорта. Берёзу можно обнимать только после предъявления документа. Нет-нет, нам показывать не нужно! Дереву покажете. Зачитаете, то есть. Для порядка».
Свою берёзу я нашёл ближе к Сосновому Бору. Отчаялся уже. Хотел даже берёзу какого-то Ивана обнять. А потом смотрю — стоит, «Павел» — написано. Тоненькая, ладная, внимательная. Два часа ей на жизнь жаловался. Возвратился окрылённым. Просветлённым возвратился-то! Ну, медицины нет, ну, воруют, ну, изоляция, ну, зарплата маленькая, ну, коммуналка, ну, Путина в пятнадцатый раз избрали, ну, сажают по пустякам, ну, журналистов поубивали, ну, ипотека, ну, десятину ввели. Бывает. Зато берёзки надписанные стоят. И моя стоит. Песня, до чего хороша!
Голуби
Иду по скверу — выразительные сосны, детская площадка, ни души. Небо плоское, ветер дует, чувствую себя расстроенным пианино. Тридцать три года исполнилось. К чему бы это? Глупые мысли в глупый день. Апатия. Вдруг — голуби. Очень много голубей. Что не характерно — летят на меня, кружат, задевают крыльями, издают нечеловеческие звуки. Я вжал голову в плечи, накрылся джинсовкой и заорал — идите вон, голуби! А голуби приземлились и побежали по мне. Я тоже побежал. От них. И так мне легко стало! Бегу и бегу. Дождь пошёл, ураган, а я бегу. Град грянул, дерево упало, катаклизм. А я бегу. Мимо аптеки, клуба, остановки. Мимо сына, водки, шприца. Мимо отца, деда, лучшего друга. Мимо тонконогих амбиций, денег, тщеславия, морга. Мимо всего на свете! Бог знает куда! Бегу и бегу. Казалось бы — голуби, а такой восторг. Устал, обернулся. Голуби не бегут. Остановились метрах в тридцати, шепчутся, посматривают колко. Голуби, кричу, почему вы за мной не бежите?! А голуби в ответ — нельзя нам дальше. Как это, спрашиваю, нельзя? Почему?
